— Вы идиот, — сказал Массимо, — но мне плевать. Я большой сластена. Принесите нам целый шоколадный торт.
Официант пожал плечами и отошел.
— Так вот, — возвратился к теме Массимо. — Я не называю себя «богом», потому что меня куда точнее можно было бы описать как несколько миллиардов или триллионов богов. Однако нулевое поле перехода, как ты видел, в конечном счете всегда устанавливается, и тогда я оказываюсь здесь. Стою перед тем же кафе, в туче пыли, и ноги горят. И при мне ничего, кроме имени, мозгов и того, что найдется в кармане. Каждый раз так.
Дверь «Елены» распахнулась, резко звякнули индийские колокольчики. В зал ввалились пятеро. Я принял бы их за полицейских — куртки, портупеи, шляпы, дубинки и пистолеты, — только туринские полицейские не пьют на службе. И не носят алых нарукавных повязок со значком скрещенных молний.
Пока новые посетители проталкивались к помятой стойке, кафе молчало. Гости, выкрикивая угрозы, принялись трясти обслугу.
Массимо поднял воротник и безмятежно разглядывал свои узловатые пальцы. Он старательно не лез в чужое дело. Сидел в своем углу — молчаливый, черный, неприметный. Как будто молился.
Я не оглядывался на буйную компанию. Зрелище было не из приятных и понятное без объяснений даже новичку.
Открылась дверь мужского туалета. Из нее вышел невысокий человек в строгом плаще и щеголеватой шляпе а-ля Ален Делон. В зубах он сжимал потухшую сигару.
Он был на удивление красив. Люди всегда недооценивали привлекательность и мужское обаяние Николя Саркози. Он мог казаться странноватым, когда позировал полуголым на пляже для желтых газетенок, но при личном общении его харизма захватывала кого угодно. С этим человеком любому миру пришлось бы считаться.
Саркози мгновенно оглядел кафе. Потом молча, решительно двинулся боком вдоль темной стены. Согнул локоть. Раздался гром. Массимо упал лицом на мраморную столешницу.
Саркози с легкой досадой осмотрел дымящуюся дыру в своем кармане и перевел взгляд на меня.
— Вы — тот журналист, — сказал он.
— У вас хорошая память на лица, мсье Саркози.
— Верно, поганец, хорошая. — По–итальянски он говорил скверно, но лучше, чем я — по–французски. — Все еще готов защищать свой дохлый источник?
Он мстительно пнул стул, на котором сидел Массимо, и мертвец вместе со столиком грохнулся на жесткий пол кафе.
— Вот тебе роскошный сюжет, — продолжал Саркози. — Дарю. Можешь гаснуть в своем лживом красном журнальчике.
Он рявкнул приказ громилам. Те, побледнев от почтительности, услужливо обступили его.
— Можно выйти, крошка, — проворковал Саркози, и она появилась из мужского туалета. На ней была кокетливая шляпка из гангстерского боевика и приталенная камуфляжная курточка. Она волокла большой черный футляр для гитары. И еще при ней был примитивный радиотелефон, громоздкий, словно кирпич.
Как он уговорил такую женщину полчаса провести в вонючем туалете, я никогда не пойму. Но это была она. Определенно она, и держалась она скромно и серьезно, как на приеме у английской королевы.
Вся вооруженная компания покинула кафе.
Удар грома, разразившийся в зале «Елены», натворил дел. Я спас кожаный саквояж Массимо от подползающей лужи крови.
Прочие посетители пребывали в недоумении. Они пребывали в глубоком недоумении, переходящем в столбняк. Очевидно, не могли выбрать наиболее конструктивный образ действий.
Поэтому они один за другим поднимались и покидали бар. Покидали уютное старое кафе молча и без спешки, не встречаясь друг с другом глазами. Выходили за звенящую дверь на самую большую площадь Европы. И исчезали, спеша каждый в свой собственный мир.
Я прогулялся по Пьяцца под славным весенним небом. Та весенняя ночь была холодной, зато бесконечное темное небо — таким прозрачным и ясным…
Экран лэптопа ярко осветился, когда я нажал F1. А следом F2 и FЗ.
ПОЛ МАКОУЛИ
ЗЛОДЕЙСТВА И СЛАВА