Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут

Помню солнечные святилища – маленькие хижины вдоль дороги с крошечными окнами, озарявшимися всякий раз, как над ветреным форпостом били куранты. Через двери можно было разглядеть алтари внутри, на каждом – электрический глобус, испещренный нитями накаливания, которые под напряжением превращались в полыхающий огненный шар. Целую минуту в святилищах горели маленькие искусственные солнца, а жители Оплачь Дня в гогглах и теплых костюмах толпились вокруг, словно гигантские мухи, и тени их дрожали в полосках света, растянувшихся на грязном снегу или льду. Люди молились на коленях, а некоторые тянулись к алтарю, чтобы потереть выцветшие кремовые полумесяцы – клыки солнечного змея.

За дорогой и мокрыми покатыми крышами Оплачь Дня света было так мало, что едва получалось разглядеть склон холма, а лесистая равнина дальше казалась лишь черной пустотой, которая заканчивалась слабым сиянием горизонта – последним тлеющим угольком в залитом водой закопченном очаге.

Оттуда я не могла увидеть наш Город Длинных Теней, и грудь сдавливало безотчетной тревогой… Он исчез навсегда? Вдруг мы сядем на обратный поезд и обнаружим, что весь мир уже поглотил мрак? Вдруг лишь ночь ждет нас на той стороне?

Однако все те детали не так важны. Поездка изменила меня, изменила ход моей жизни, но не потому, что я увидела мир за пределами Города Длинных Теней – хотя это, безусловно, тоже оставило во мне семена некой твердости характера, что разовьется в будущем. Я изменилась, потому что, как и было обещано, вместе со своей семьей встретила живого кошмара.

Пленил его Ворин Тайлвур – консул Оплачь Дня, рыцарь, как и мой отец, и назначенный капер и горный координатор Полутеневых территорий. Разумеется, сейчас его знают в основном как того, кто изучал пойманного кошмара и активно расширял владения Монархии в глубь Вечера. В доме, где мы остановились, Тайлвур с женой жили, пока управляли делами форпоста, экспансией и разведкой.

Я немногое помню о наших хозяевах, кроме того, что они выглядели взрослыми – ну, какими маленьким детям кажутся почти все старшие помимо родителей. И они были весьма добры ко мне. В те годы я еще не понимала природы снисходительности, но уже находила сюсюканье большинства взрослых жутко утомительным, и эти двое от других не отличались. И пусть я благодарна им за гостеприимство, но, оглядываясь назад, не могу ответить им той же добротой.

Пойманного кошмара нам показали на второе наше бдение в форпосте.

Его держали в самой глубине дома, напоминавшего скорее огромный бункер на холме Оплачь Дня, чем что-то иное. И чтобы увидеть пленника, пришлось спуститься в промозглый сумрачный коридор в холодном сердце этой земляной насыпи.

– Я назвал его Призраком – вроде как прозвище, – сообщил сэр Тайлвур, оскалившись в улыбке.

Огромные усы свисали от самых его ноздрей, точно безжизненные крылья какой-то несчастной птицы, застрявшей в его голове. Одной фразой он показал не только отсутствие воображения – поразительное для человека столь пытливого ума, – но и до нелепости неуместное легкомыслие.

Было бы излишне драматично и неверно сказать, мол, стоило мне поднять глаза на кошмара – и в тот же миг страх перед тьмой отступил. Нет. Но что-то во мне изменилось. Глядя на существо, сгорбленное и дрожащее под дымящимся светом факелов, что держали его облаченные в доспехи тюремщики, дабы показать гостям добычу, я поняла, что этот освежеванный призрак – лишь еще одно животное.

Сэр Тайлвур постарался, чтобы светопоглощающая кожа не помешала никому увидеть побежденного врага. Нет сомнений – я все еще боялась монстра. Пусть даже шкура на его спине была содрана, оголяя блестящие красные мышцы. Пусть даже он выглядел сломленным и разбитым. Но мой изменчивый юный разум уже тогда, при виде его сияющих черных глаз – единственного, что удалось рассмотреть в темном пятне его лица, – осознал, что кошмару тоже не чужд испуг, как мне или любому другому человеку. Кошмар боялся. То было тяжелое прозрение для ребенка, и меня вырвало прямо на стеклянную смотровую стену его тесной тюремной камеры.

Вилаг не смеялся надо мной. Он съежился в объятиях матери, пытаясь укрыться от человекоподобного силуэта, что скребся о стекло в надежде убежать от столь пугающего его света. Сгусток пустоты, вырезанный из мира кусок, благодаря влажным багровым ранам на спине ставший таким же реальным, как мы сами. Он не мог (или не хотел) ни кричать, ни говорить, и мы слышали лишь скрип его паукообразных ладоней, растопыренных на стене, да скрежет когтей по стеклу.

Я посмотрела на отца – застывшего, бледного, стиснувшего кулаки. Те самые кулаки, что много лет назад сжимали отсеченную голову кого-то из собратьев этого существа. Как и на фотографии, у этого кошмара из головы выступало что-то вроде рогов, но я так и не разобралась, что именно. Я перевела взгляд на маму, и она, несмотря на представшее перед нами жуткое зрелище и цеплявшегося за ее талию сына, все же наклонилась вытереть рвоту с моего рта и подбородка – голыми пальцами, комкая перчатки в другой руке.