Лучшая зарубежная научная фантастика

Тонатиу, Пятое Солнце, только восходит, и снаружи моей темницы я слышу жрецов Тетцкатлипоки. Они поют песни и готовят алтарь для жертвы. Ею буду я.

Ты теперь далеко, пересекла границу. Сюйя приветит тебя, как тысячи других наших сородичей, ты начнешь новую жизнь. Я сожалею лишь о том, что меня не будет рядом, чтобы идти с тобой рука об руку…

В изумлении я перебирала страницы. Это был долгий, пронизывающий монолог, и ничего подобного в мастерской Папалотль я не слышала. Казалось, словно…

Это реальная история. И мороз пробежал у меня по коже. Я пробежалась глазами по последней странице.

Они перешлют письмо тебе. Это мои враги, но они благородные люди. Не плачь обо мне. Я умираю, как воин, чья кровь придаст Тонатиу сил. Но моя любовь останется с тобой навеки, и в этом мире увядающих цветов, и в пределах, где живут боги.

Итцель.

Итцель.

Жених Коаксок.

Пробил Третий би-час, когда я прибыла в ресторан «У Кетцаля». Посетители давным-давно разошлись по домам.

Но в офисе на втором этаже все еще горел свет. Я не спеша отворила дверь, и увидела ее стоящей у окна, спиной ко мне. Блуза и юбка с вышитым красным орнаментом на подоле, шаль из волокон агавы… Традиционный наряд женщин Старой Мешика.

— Я ждала вас, — сказала Коаксок, не оборачиваясь.

— Где Мауицо?

— Я отослала его.

Бесцветный голос. На столе — потускневшая фотография Итцеля, перед нею маленькая пиала с какими-то травами — ритуальное приношение.

— Он бы не понял.

Коаксок медленно обернулась. Черные полосы на щеках — такие рисуют мертвецу, прежде чем положить в могилу.

Удивленная, я даже отпрянула, но она и не думала приближаться. С осторожностью я передала ей листы со сценарием.

— Папалотль украла у вас оригинал письма?

Коаксок покачала головой.

— Я должна была видеться с нею чаще, после того, как мы приехали сюда. Должна была заметить, во что она превращается.

Ладони легли на стол. Передо мною словно стояла императрица.

— Когда письмо пропало, я и подумать не могла на сестру. Мауицо решил, что, возможно, это Теколи…

— Мауицо его ненавидит.

— Не в этом дело. Я отправилась к Папалотль, спросить, не видела ли письма. Но я и не думала на нее.

Коаксок сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Кровь прилила к лицу.

— Дверь она открыла совершенно голая и даже не потрудилась одеться. Оставила меня внизу, а сама поднялась в мастерскую, закончить что-то, как сказала. Но я пошла за ней.

Голос дрогнул, однако Коаксок справилась с волнением.

— Письмо лежало на столе. Это она его взяла. А когда я спросила, зачем, она рассказала про голограмму, уверяла, что мы станем знамениты и в администрации префекта ее поставят там, где сможет увидеть каждый…

Я молчала. И не двигалась. Коаксок говорила все громче и яростнее. И каждое ее слово разрывало меня на части.

— Она хотела… продать мое горе. Мои воспоминания, просто ради мига славы. Она хотела… — Коаксок снова с силой втянула воздух. — Я велела ей остановиться. Объясняла, что это гадко, но она просто трясла головой и смеялась, словно ей всего-то надо было спросить у меня разрешения, чтобы все сделать, как надо. Она не понимала, не понимала ничего. Она слишком изменилась.

Коаксок взглянула на руки, потом на фотографию Итцеля.

— И я не могла заставить ее замолчать, понимаете? Я толкнула ее, накинулась с кулаками, а она все смеялась без остановки, ей хотелось продать мою боль…

Наконец, Коаксок смотрела мне в глаза, и я узнавала этот взгляд: взгляд кого-то уже мертвого, и кто сам об этом знает.

— Я должна была ее остановить, — голос был едва слышен. — Она никогда бы этого не сделала. Даже падая, она смеялась. — В глазах Коаксок стояли слезы. — Смеялась надо мной.

— Вы знаете, что будет дальше. — Слова давались мне с неимоверным трудом.

— Думаете, теперь для меня это имеет значение, Хуэ Ма? Все потеряло смысл уже очень давно. — Коаксок бросила последний взгляд на изображение Итцеля и распрямила плечи. — Я знаю, что поступила ужасно. Делайте, что вам велит долг.

Она не дрогнула, когда в офис вошли гвардейцы, не дрогнула, когда на запястьях защелкнули наручники и увели прочь. И я знаю, она не дрогнула в день свой казни, какой бы та ни была.

Когда мы выходили из ресторана, я заметила среди кучки зевак лицо Мауицо. Мы встретились взглядами на пару секунд, и за стеклами очков я прочла столько боли и горя, что у меня перехватило дыхание, и я никак не могла сделать новый вдох.

— Прости, — прошептала я. — Правосудие должно свершиться.

Но, разумеется, он меня не слышал.