Лучше подавать холодным.

- Хорошо, хорошо! - Монзе жалило глаза. - Буду говорить! - Она чувствовала, как по лицу бегут слёзы. - Говорю! - Она не отдавала себе отчёт, что произносит. - Ганмарк! Орсо! Талинс! - Ахинея. Ни о чём. Всё, что угодно. - Я... я работаю на Ганмарка! - Всё что угодно, только пусть железные прутья останутся в жаровне ещё пару секунд. - Я от него получаю приказы.

- Напрямую от него? - Лангриер угрюмо взглянула на Пелло и тот прервался ковырять мозоли на ладони, для того, чтобы угрюмо посмотреть в ответ.

Монза попыталась вытрясти из головы всю муть. - Чё т хошь шоб я тьбе сказала? - Слова заплетались в её распухшем рту.

- Что-нибудь, что мне невъебенно пригодится!

Окровавленные монзины уста задвигались вверх и вниз, но из них не изошло ничего, за исключением струйки красных слюней. Ложь бесполезна. Правда бесполезна. Рука Пелло встряхнула её голову назад, тугая как петля, вытянула её лицо навстречу потолку.

- Нет! - тявкнула она. - Нет! Н... - Деревяшку, мокрую от слюны Трясучки вставили ей в рот.

Лангриер показалась перед расплывающимся взором Монзы, тряся вытянутой рукой. - Гадское плечо! Клянусь, мне больнее чем всем остальным, но никто ни разу надо мной не сжалился, а? - Она повозила новым железным прутом, очищая от углей, подняла его. Бледно-жёлтый, он озарил её лицо тусклым светом, заискрились бусинки пота на лбу. - Есть ли что-нибудь скучней, чем боль других людей?

Она поднесла железо. Слезящийся глаз Монзы вдавленно распахнулся и уставился на его белый кончик, смотрящий на неё сверху и столь мягко потрескивающий. Грудь содрогалась и хрипела. Она почти чувствовала щекой исходящий от него жар, уже почти чувствовала боль. Лангриер наклонилась вперёд.

- Стоять. - Самым краешком глаза она заметила смутные очертания в дверном проёме. Она моргнула, затрепетала веками. Огромный толстый мужчина, стоял на верхней ступеньке в накинутом белом халате.

- Ваша светлость! - Лангриер моментально задвинула железо обратно в жаровню, как будто это её оно жгло. Объятья вокруг головы Монзы внезапно разжались, сапог Пелло слез с её икр.

Глаза великого герцога Сальера медленно шевелились на бескрайней шири его бледного лица, с Монзы на Трясучку, и снова на Монзу. - Это они?

- Несомненно, они. - Никомо Коска окинул взглядом из-за плеча герцога всё помещение. Монза не могла вспомнить, чтобы хоть раз за свою жизнь была так рада кого-то видеть. Старый наёмник поджал губы. - Для глаза северянина - слишком поздно.

- Ну зато для его жизни - как раз вовремя. Но что ты сотворила с её кожей, капитан Лангриер?

- Шрамы у неё уже были, ваша светлость.

- В самом деле? Настоящая коллекция. - Сальер медленно покачал головой. - Прискорбнейший случай ошибки установления личности. С сего времени эти двое людей - мои почётные гости. Одежду для них, и как следует займитесь его раной.

- Конечно. - Она выдернула шпонку из монзиного рта и склонила голову. - Глубоко сожалею о моей ошибке, ваша светлость.

- Вполне понятной. Это война. На войне легко обжечься. - Герцог тяжело вздохнул. - Генерал Муркатто, выражаю надежду, что вы согласитесь на постель в моём дворце и утром присоединитесь к нам за завтраком?

Загремели спущенные цепи и её руки безвольно упали на бёдра. Ей показалось, что она сумела выдохнуть "да" прежде чем начала рыдать и от рыданий потеряла речь. Ничем не сдерживаемые слёзы бежали вниз по лицу.

Ужас, боль и безмерное облегчение.

Ценитель

Кто-нибудь мог бы сказать, что это обычное утро мира и достатка в обширном обеденном чертоге герцога Сальера, помещении, где его светлость несомненно проводил много времени. Квартет музыкантов наяривал в дальнем углу прелестную мелодию и каждый лучился улыбкой, словно исполнение серенад для обречённых в окружённом врагами дворце - предел их желаний. Длинный стол ломился от изысканных яств: рыба и раки, слойки и сдоба, мясо и сыр, леденцы, фрукты и фруктовые леденцы, уложенные на золотых блюдах аккуратно, как медали на генеральской груди. Всю еду не съели бы и двадцать, а их обедало лишь трое и двоим из них не хотелось есть.

Монза хорошо не выглядела. Обе губы рассечены, лицо, в центре мертвенно-бледное, раздулось с боков, сверкали розовые кровоподтёки, белки глаз покраснели от кровавых прожилок, пальцы тряслись. Коску нервировало смотреть на неё, но, полагал он, могло быть намного хуже. Впрочем для их северного друга утешение слабое. Наёмник мог поклясться, что всю ночь сквозь стены слышал его стенания.

Он потянулся вилкой, намереваясь наколоть колбаску. Хорошо прожаренное мясо покрывали чёрные полоски от решётки. В его сознании всплыл образ хорошо прожаренного, в чёрную полоску лица Трясучки и он, прочистив горло, взамен подцепил свареное вкрутую яйцо. И уже почти доняся до своей тарелки, обнаружил его сходство с глазным яблоком. Под аккомпанемент тошнотного урчания, резко стряхнул яйцо с вилки обратно на блюдо и удовольствовался чаем, представляя про себя, что тот крепко разбавлен бренди.