Лучше подавать холодным

— Отвали, ссаная побирушка. — Мужчина мимоходом задел его, оттолкнув к стене.

Коска вспыхнул возмущением от такого грубого произвола — Тот к кому ты обращаешься, никто иной, как Никомо Коска, прославленный солдат удачи! — Впечатление несколько подпортил ломаный скрежет его сорванного голоса. — Генерал-капитан Тысячи Мечей! Экс-генерал-капитан, точнее. — Мужчина, исчезая в тумане сделал неприличный жест. — Я обедал… в постелях… герцогов! — Коска сорвался на лающий кашель и был вынужден согнуться. Дрожащие руки на дрожащих коленях, ноющие от боли рёбра ходили ходуном, как мехи.

Такова была жизнь пьяницы. Четверть жизни на жопе, четверть на роже, четвёрть на карачках, а всё остальное время согнувшись. Он наконец выхаркал здоровенный шлепок мокроты, и последним кашлем сдул его с воспалённого языка, закрутив в воздухе. И это он оставит после себя? Плевки в сотнях тысяч канав? Его имя, как синоним мелочного предательства, алчности и мотовства? Он выпрямился со стоном безысходного отчаяния, уставившись в ничто — даже звёзды отгородились от него всеобволакивающим туманом Сипани.

— Один, последний шанс. Всё о чём я прошу. — Он и счёт потерял последним шансам, уже растраченным впустую. — Всего лишь один. Боже! — Кстати, он никогда не верил в Бога. — Судьбы! — В Судьбы он тоже не верил. — Кто-нибудь! — Он никогда не верил ни во что, дальше следующей рюмки. — Лишь… ещё один… шанс.

— Ладно. Ещё один.

Коска остолбенел. — Боже? Это… ты?

Кто-то засмеялся. Женским голосом, и резким, издевательским, самым безбожным из всех видов смеха. — Если так жаждешь, встань на колени, Коска.

Он покосился на скользящую мглу, пришпоривая мозги до состояния, кое-чем напоминающего активность. Кто-то знающий его имя наврядли был хорошим событием. Его враги много превосходили числом его друзей, а кредиторы ещё больше превосходили обоих. Он пьяно зашарил в поисках рукояти своего золочёного меча, затем осознал, что заложил его месяцы тому назад в Осприи и купил себе дешевый. Он пьяно зашарил в поисках рукояти того, затем осознал, что заложил его, когда только приехал в Сипани. Он опустил трясущуюся руку. Не велика потеря. Он сомневался, что смог бы взмахнуть мечом, даже если б он у него был.

— Кто, ад и дьяволы, там? Если я задолжал тебе денег, приготовься, — его желудок дёрнулся и излил долгую, едкую отрыжку, — умереть?

Тёмное обличье внезапно восстало из теней рядом с ним, и он крутанулся, запутался в собственных ногах и распластавшись, полетел вниз — треснувшись головой об стену и застилая зрение слепящей вспышкой.

— Так, значит, ты всё таки жив. Ты ведь там живой, да? — Долговязая, стройная женщина с острым лицом, скрытым тенью, волосы торчат оранжевыми шипами. Его ум медленно поплёлся к узнаванию.

— Шайло Витари, чтоб меня. — Скорее всего, не враг, но определённо и не друг.

Он подпёр себя одним локтем и от того, что улица кружилась, решил что покамест этого довольно. — Не предполагал, что ты согласишься… купить человеку выпить, так ведь?

— Козьего молока?

— Чего?

— Слышала, с ним легко всё усваивается.

— Всегда говорили, что вместо сердца у тебя камень, но я и не думал даже, что ты будешь столь бесчувственна, считая, что я пью молоко, хрен тебя побери! Всего одну каплю того старого виноградного спирта. — Выпивка, выпивка, выпивка. — Лишь одну и я буду готов.

— О, ты уже неплохо готов. Сколько ты пьёшь в этот раз?

— Помню, что когда я начал, было лето. А сейчас что?

— Наверняка не тот год. Сколько ты выкинул денег?

— Все что были, и ещё больше. Меня бы удивило, если на свете есть монета, не побывавшая рано или поздно в моём кошельке. Но прямо сейчас я, кажется, неплатежеспособен, поэтому если ты смогла бы подкинуть немного мелочи…

— Тебе надо пересмотреть некоторые мелочи в твоей жизни, а не тратить их.

Он наконец с усилием встал — по крайней мере на колени — и ткнул кривым пальцем себе в грудь. — Ты считаешь усохшая, пропитанная мочой, ужасно напуганная лучшая часть меня, та часть, что с криком рвётся на свободу от этих мук, этого не знает? — Он безнадёжно опустил плечи, больное тело осело само в себя. — Но чтобы измениться, человеку нужна помощь доброго друга, или, ещё лучше, доброго врага. Все мои друзья давно в могилах, а мои враги, вынужден признать… нашли себе дела поинтереснее.

— Не все. — Снова женский голос, но в этот раз тот, от которого по спине Коски пробежала дрожь узнавания. Сплетение мрака превратилось в фигуру и мгла сворачивалась дымными вихрями за хлёсткими полами её плаща.

— Не… — прокаркал он.

Он вспомнил тот миг, когда впервые обратил на неё внимание: растрёпанная девчонка девятнадцати лет с мечом на поясе и ясным взором, насыщенным злостью, непокорностью и лёгчайшим очаровательным намёком на презрение. Теперь на её лице опустошенность, а губы искривила боль. Меч висел с другой стороны, на его эфесе расслабленно покоилась рука, обтянутая перчаткой. По прежнему в её глазах проявлалась та непоколебимая твёрдость, но гораздо больше злости, больше непокорности и полным-полно презрения. Кто бы её обвинил? Коска был сверхпрезенным, и осознавал это.