Лучше умереть!

— Прекрасно! Значит, друг мой, с Жуаньи и нужно начинать. Я всегда готов оказать тебе услугу, так что я этим и займусь… Завтра же утром туда поеду.

— Деньги тебе нужны?

— Ты еще спрашиваешь! Эпопея с Амандой меня разорила дотла.

Овид бесстыдно лгал, стремясь пополнить свою кубышку. Лже-Арман выдвинул ящик стола, достал пачку денег и протянул Соливо.

— Большое спасибо! — произнес Овид, взял деньги и, не считая, сунул в карман. — Завтра же ранним утром покачу в Жуаньи.

Как только отец уехал, Мэри приказала запрячь карету. Ей вдруг захотелось прогуляться, выбраться на волю, как-нибудь развлечься, и она решила нанести визит художнику Этьену Кастелю.

Тот искренне обрадовался госпоже Арман, хотя к его радости примешивалась глубокая жалость — девушка очень изменилась и выглядела совсем больной.

— Вы, сударыня, конечно же, приехали отругать меня за то, что я не присмотрел ничего нового для вашей галереи…

— Успокойтесь, Я здесь вовсе не для этого. Просто хочу вас попросить об одной услуге. Дело в том, что каждый год я что-нибудь дарю отцу на день рождения… день рождения у него через два месяца. Ну как — уже догадались?

— Думаю, да. В этом году вы хотите подарить господину Арману свой портрет. Так?

— Совершенно верно; и очень надеюсь, что вы согласитесь помочь мне.

— Разумеется! Причем с удовольствием… Вы желаете портрет в полный рост?

— Да, если это вас устроит…

— А каких размеров?

— В этом я полагаюсь на ваш вкус.

— Такой размер вам подойдет? — сиросил Этьен, подходя к картине, над которой как раз работал; на ней был изображен арест Жанны в доме священника.

Несколько секунд Мэри, словно завороженная, всматривалась в картину. Потом вдруг вздрогнула.

— О, до чего же странно: такое ощущение, будто лицо этой женщины, окруженной жандармами, мне знакомо.

— Она напоминает вам кого-то из ваших знакомых?

— Да, и сходство просто поразительное.

— Ваша знакомая уже немолода?

— Наоборот, очень молода. Ей двадцать один, самое большее — двадцать два года. Она моя портниха, работает у госпожи Огюстин.

— И как ее зовут?

— Люси… А вы что, знакомы с ней?

— Нет, по-моему, не знаком. А где она живет?

— Набережная Бурбонов, 9.

— Определенно я ее не знаю.

При этом Этьен подумал: «Та девушка, которую любит Люсьен Лабру, тоже живет на набережной Бурбонов и зовут ее Люси…»

Вслух же он произнес:

— Подобные совпадения нередко случаются. Значит, вас устроит портрет таких размеров?

— Да, пожалуйста! И когда мы начнем?

— Послезавтра, если пожелаете…

— Договорились; я приду в два часа дня. А теперь убегаю… я и так уже помешала вам работать.

— Ничего подобного!… Останьтесь еще хоть на пару минут, поболтаем немножко…

— С удовольствием!

— Вам нравится в Париже?

— Здесь совсем неплохо, но я представляла себе этот великолепный город более веселым… оживленным…

— И вы жалеете, что уехали из Америки?

— Не то чтобы жалею; просто иногда скучаю по ее необъятному небу, роскошной природе…

— Хотя вы сами, сударыня, родились в Америке, ваш отец, кажется, не американец? — продолжал Этьен свой допрос, ловко замаскированный под светскую беседу.

— Он француз… уроженец Бургундии. Мой дед по материнской линии, Джеймс Мортимер, обнаружив в нем необычайные способности, сделал его своим компаньоном и отдал за него замуж свою дочь.

— Ваш дедушка был знаменитым изобретателем?

— О! Да, сударь. Им с отцом люди обязаны многими замечательными изобретениями; они создали, к примеру, « Тихоню» — это бесшумная швейная машина, а еще — последнюю модель гильошировальной машины.

Этьен вздрогнул.

— Последнюю модель гильошировальной машины… — в задумчивости повторил он.

— Говорят, это просто шедевр техники. Она принесла нам много-много миллионов.

— Господин Арман долго жил в Америке?

— Почти двадцать два года. В Нью-Йорк он приехал, кажется, в 1861 году.

— Да, чтобы составить такое колоссальное состояние, ему, наверное, немало пришлось поработать.

— Дедушка уже тогда был очень богат…

— В Америке стоящий изобретатель, как правило, довольно быстро становится богатым. Вы, может быть, еще вернетесь туда?

— Не думаю.

— Почему?

Мэри почувствовала, что краснеет. И тем не менее сказала:

— Отец не хочет больше уезжать из родной страны, к тому же здесь теперь сосредоточены все его деловые интересы.

— Это так, но все же обстоятельства могут измениться; к примеру, вы соберетесь замуж.

— Что вы! — воскликнула Мэри. — Я никогда не выйду замуж за американца.

— Вам нравятся французы?

— Очень. К тому же по отцу я — француженка.

— Не так давно, когда я имел удовольствие встретиться с вами в доме моего друга Жоржа Дарье, вы высказали одну идею относительно Люсьена Лабру… весьма, надо сказать, похвальную.

Мэри опять почувствовала, что краснеет, и, запинаясь, смущенно пояснила:

— Но ведь это же вполне естественно! По-моему, протянуть руку помощи тому, кто ничего не имеет, — первейший долг тех, у кого все есть…

— А господин Арман, обдумав вашу идею, согласился?

— По-моему, папа уже предложил господину Лабру стать его компаньоном.

— Значит, он решил последовать вашему совету?… В таком случае, его можно только поздравить: Люсьен — незаурядного ума и великий труженик.