Лучше умереть!

— Да, я понимаю: когда даришь кому-то свою дружбу, то даришь ее безраздельно и с радостью идешь на любые уступки и жертвы. Конечно же, я потребовала от господина Люсьена слишком многого. Впредь постараюсь вести себя разумнее и довольствоваться малым… раз уж так надо…

Люсьену еще больше стало жалко девушку. Он молчал, не зная, что сказать. Тогда опять заговорил миллионер.

— Вот и поладили! — с притворной живостью воскликнул он. — Уверяю тебя, Люсьен сделает все от него зависящее, чтобы доставить тебе удовольствие.

— Безусловно, сударь, — сказал молодой человек, — надеюсь, что госпожа Мэри это тоже понимает.

Мэри подняла на Люсьена огромные, полные слез глаза. Они, казалось, кричали: «Если бы вы знали, как я вас люблю!… Как было бы хорошо, если бы и вы любили меня так же!…»

От этого столь красноречивого взгляда по телу Люсьена пробежала дрожь. Тут вошел лакей и объявил, что ужин подан.

— Надеюсь, вы возьмете Мэри под руку, — сказал Поль Арман.

Опершись на его руку, Мэри направилась в столовую; она вся трепетала от любви.

Около десяти вечера Люсьен собрался уходить.

— Не забудьте о том, — сказала Мэри, — что завтра стол у нас будет накрыт на троих.

— Я помню, сударыня, и будьте уверены: ни единого слова из того, что вы говорите, я не забуду.

Он ушел. На улице, на свежем воздухе ему показалось, что он сбросил с плеч тяжкий груз; тем не менее он упрекал себя за то, что ему духу не хватило говорить со всей откровенностью.

«И во что все это выльется? — подумал он, проведя рукой по горячему лбу. — Неприятнейшая ситуация! Бедная Мэри! Я не могу сердиться на нее за то, что она любит меня. Она же в этом нисколько не виновата… Не лучше ли пустить все на самотек, ведь ее недуг рано или поздно свершит свое черное дело… Дни несчастной девушки сочтены. Так что эта проблема отпадет сама собой, и очень скоро…»

Гость ушел, и Поль Арман остался наедине с Мэри.

— Ну что, радость моя, — спросил он, — теперь ты довольна? Теперь понимаешь, что я был прав, утверждая, что в один прекрасный день он придет и рано или поздно полюбит тебя?

Мэри положила голову отцу на грудь; вид у девушки был невеселый.

— Да, он пришел, — сказала она, — и я была очень счастлива; но теперь, после того как увидела его… услышала его голос… у меня уже не так светло и радостно на душе.

— Это почему же? Он ведь согласился на все, что ты предложила…

— Ошибаешься, папа, отнюдь не на все.

— Но я считаю вполне естественным, что ему необходимо уделять какое-то время своим друзьям.

— Вовсе никаким не друзьям он будет его уделять! — горячо воскликнула Мэри. — Если он и согласился в чем-то мне уступить, то лишь потому, что это никак не влияет на его привычный образ жизни! А воскресенья он со мной проводить не хочет, как бы я ни просила! Он по-прежнему будет посвящать их той девице! И я ревную к ней!

— Ревнуешь к Люси! — воскликнул миллионер; в голосе его звучало явное пренебрежение к предмету ревности.

— Да, ревную! А почему бы нет? Ах! Ты и представить себе не можешь, папа, как я страдаю… Словно какой-то огонь сжирает меня изнутри, и я делаюсь такой злой! Бывают моменты, когда я просто закипаю от ненависти… Да, я могла бы даже пойти на преступление… Убить готова эту Люси! Ведь если она умрет, он не сможет больше ее любить…

— Ну что ты, Мэри, успокойся…

— Успокоиться? Как я могу успокоиться? Я люблю его, а разве кто-то в силах заставить свое сердце молчать? Я безумно люблю Люсьена и хочу, чтобы он был моим! А больше всего не хочу, чтобы он принадлежал другой!…

— Не стоит преувеличивать, девочка моя. В этой жизни вообще никогда не следует ничего преувеличивать. Положись на меня… Пройдет совсем немного времени, и ты увидишь, что Люсьен поведет себя уже совсем иначе. Скоро он сам захочет как можно скорее жениться на тебе.

— Папа! — воскликнула Мэри; она была почти вне себя. — Душа моя рвется на части от надежды и отчаяния. Сделай все, что от тебя зависит, чтобы я могла быть счастливой; я, со своей стороны, тоже постараюсь сделать все, чтобы завоевать Люсьена…

То неистовство, с которым Мэри произнесла эти слова, напугало Поля Армана.

— Только не сотвори какое-нибудь сумасбродство, детка! Ты же знаешь, как я дорожу твоей жизнью, твоим спокойствием. Подожди еще немного, верь мне, и счастье, клянусь, само к тебе придет!

Мэри ничего не сказала. Она ушла к себе, и оставшись одна, с искаженным от гнева лицом решила: «Раз его нужно завоевать, я буду сражаться! И сделаю все что угодно».

Эту ночь она провела ужасно: страдала, плакала, проклинала соперницу. Вздремнула она совсем ненадолго и в восемь уже поспешно одевалась.

— Отец уже уехал? — спросила она, спустившись вниз.

— Да, сударыня, только что.

— Прикажите закладывать карету.

Через четверть часа Мэри вышла из дома, села в карету и велела кучеру отвезти ее на набережную Бурбонов.