Лучше умереть!

— Входите, сударь! — радостно произнес он. — Конечно же, вы пришли сообщить, что обнаружили, где живет Овид Соливо?

— Нет; я, наоборот, хотел узнать, не удалось ли вам напасть на его след?

— Увы, сударь, нет! Целых три дня я ходил за Полем Арманом буквально по пятам, но из дома он выезжал лишь для того, чтобы отправиться в Курбвуа, а из Курбвуа всякий раз прямиком возвращался в свой особняк.

— Значит, ничего! Ничего! Ни единого следа! — в отчаянии произнес Этьен.

— Ровным счетом ничего, и боюсь, что этот Соливо, заметив слежку, испугался и, может быть, уже удрал из Парижа…

— В таком случае, сам дьявол помогает ему! И нет даже никакого способа проверить правильность вашей догадки…

— Пока я вас ждал, мне пришла в голову одна мысль. Я подумал, что можно от его имени послать Полю Арману телеграмму следующего содержания:

« Сегодня вечером, у меня; очень срочно.

Овид».

Получив ее, Поль Арман встревожится и непременно пойдет к нему, и я буду начеку — отправлюсь следом. Как вам моя идея?

— Сама по себе она просто превосходна, но, однако, чревата некоторыми осложнениями и таит в себе определенную опасность.

— А именно?

— Если ваше недавнее предположение относительно того, что Соливо уже сбежал, соответствует истине, Поль Арман догадается, что ему расставили ловушку, насторожится и никуда не пойдет.

— Это так; но он, может быть, и не знает, что сообщника уже нет в Париже. Или вдруг решит, что тот вернулся. В любом случае, стоит попытаться.

— Может быть. Предположим, что Овид все-таки в Париже. Поль, решив, что он вернулся, является и, застав его дома, говорит: « Я получил вашу телеграмму и вот я здесь. Что случилось?» Овид, не отправлявший никакой телеграммы, сразу же почувствует западню и поймет, что они оба в опасности…

— Он сочтет, что телеграмма — дело рук Аманды. Да и какая в конце концов разница? Пока они будут размышлять, я смогу действовать.

— И что же вы предпримете?

— Когда Поль Арман явится к Овиду Соливо, тот либо будет дома, либо нет. Если он никуда не уехал, так или иначе он ведь выйдет когда-нибудь пообедать, сделать покупки, ну мало ли? Тогда я, воспользовавшись его отсутствием, проберусь к нему в дом, все перерою и заберу документы.

— Вы с ума сошли! — воскликнул художник. — Вы же замышляете преступление, наказуемое законом!

— По-моему, этот негодяй давно уже поставил себя вне закона! Я убежден, что подобные действия против него совершенно оправданны. Да даже если это и не так, я все равно готов рискнуть.

— Коль скоро вы приняли столь бесповоротное решение, вряд ли мне удастся вас переубедить. Так куда же вы намерены послать телеграмму? В Курбвуа? Или в особняк на улице Мурильо?

— В том-то и состоит проблема. Поскольку сегодня утром, ожидая вас, я не следил за ним, как обычно, я не знаю, поехал ли он на завод, и вообще, где он сейчас.

— Это мы скоро выясним. Я сам поеду на улицу Мурильо и спрошу, дома ли он. Мы с ним знакомы; и не раз уже навещали друг друга. Поэтому мой визит не вызовет ни малейших подозрений… Вы подождете меня в кафе на бульваре Малэрб, где закажете нам обед. Там и встретимся.

— Тогда поехали…

— Погодите минуту, — сказал Этьен, вынимая из бумажника документ, написанный на министерском бланке, и протягивая его молодому человеку. — Прочитайте… Как видите, я сдержал свое слово, так что на данный момент бояться вам больше нечего.

— Я очень благодарен вам, сударь, что, будучи столь влиятельным человеком, вы снизошли до моей скромной персоны; поверьте, я очень признателен вам.

Они вышли и сели в фиакр. В начале улицы Мурильо Дюшмэн, договорившись с Этьеном, в каком именно кафе он будет ждать, вышел; карета поехала дальше, к особняку миллионера. Художник позвонил у дверей.

— Господин Поль Арман дома? — спросил он у привратника.

— Нет, сударь, но барышня наверняка пожелает вас принять.

Пару минут спустя Этьена проводили к Мэри. Девушка была смертельно бледна. Лицо ее осунулось, на скулах горели красные пятна; живыми выглядели лишь лихорадочно блестевшие глаза. Этьена Кастеля охватила глубокая жалость.

— Какими судьбами, дорогой маэстро? — спросила Мэри с улыбкой; художнику больно было смотреть на эти уже посиневшие, но все еще способные улыбаться губы. — Наверное, вы хотели повидаться с папой?

— Да, я пришел к господину Арману. Ибо не смел и надеяться, что вы сможете принять меня в столь ранний час.

— Папа на заводе. У вас к нему какое-то срочное дело?

— Я хотел попросить у него позволения осмотреть цеха. Хочу написать картину с фабричным сюжетом. Надеюсь, я не слишком помешаю ему, если явлюсь в Курбвуа?

— Вы прекрасно знаете, что он всегда рад вас видеть. А как мой портрет?

— На несколько дней мне пришлось оставить работу. Но в самое ближайшее время я вновь возьмусь за нее. Дело в том, что я ездил в Дижон…

— На родину моего отца…

— Да; о нем там до сих пор кое-кто помнит.

Мэри явно удивилась.

— Как! Он так давно уехал оттуда, и о нем все еще кто-то помнит! По-моему, у него и родственников не осталось…