Лучше умереть!

— Канадский «ликерчик» заставит тебя сейчас признаться во всеуслышание, что вовсе ты не Лиз Перрен… а Жанна Фортье.

— Замолчите! Замолчите! — в беспредельном ужасе вскричала разносчица хлеба.

— Да, Жанна Фортье, — продолжал Соливо, — та самая Жанна Фортье, дочь которой я пытался убить… Жанна Фортье, на голову которой я хотел обрушить люльку на улице Жи-ле-Кер, только ничего не вышло. Жанна Фортье, приговоренная к пожизненному заключению и сбежавшая из клермонской тюрьмы!

Раздался всеобщий вопль ужаса. На лицах присутствующих ясно обозначилось отвращение; все отступили назад, в центре круга остались лишь Соливо и Жанна. Но теперь уже разносчице хлеба все было ясно.

— А! Несчастный мерзавец! — произнесла она, гордо подняв голову. — Несчастный! Ты надеялся погубить меня, а сам спасаешь!… Да, друзья мои, я — Жанна Фортье, приговоренная судом и сбежавшая из тюрьмы… Но преступления, в которых меня признали виновной, совершил Жак Гаро, как вы сами только что слышали из уст этого человека! А сбежала я для того, чтобы отыскать своих детей; я нашла дочь, а он пытался убить ее, как потом пытался убить и меня! У меня теперь есть свидетели, несчастный, много свидетелей. Благодаря тебе меня наконец оправдают! Благодаря тебе у моих детей опять будет ничем не запятнанное имя! Теперь вы знаете, друзья, кто я… Знаете, какая мне досталась жизнь, какие несчастья выпали на мою долю… так что судите сами! Вы считаете меня виновной?

Все дружно бросились к Жанне, каждый стремился пожать ей руку. А Овид, рухнув на стул, бился тем временем в тяжелейшем нервном припадке. И тут вдруг агенты полиции, решительно раздвинув толпу, окружившую мамашу Лизон, вышли вперед, и один из них объявил:

— Жанна Фортье, именем закона, вы арестованы!

— Вы хотите арестовать меня? — изумилась разносчица хлеба.

Люди за спинами агентов полиции гневно зароптали. Лионец шагнул вперед.

— И чтобы мы позволили вам арестовать милейшую на свете женщину, мамашу Лизон? — вскричал он. — Да ни за что в жизни!

— Вам надлежит повиноваться закону и не препятствовать нам в исполнении долга, — заявил агент.

— Если вам непременно нужно кого-то арестовать, так возьмите этого прохвоста, — сказал Туранжо, указывая на Овида, — но к мамаше Лизон и прикасаться не смейте…

— Ну, мамаша Лизон, бегите, бегите скорей! — шепнул Лионец Жанне. — Уходите! Вы еще вашим детям очень даже нужны…

И тотчас Жанну закрыла плотная стена человеческих тел, оттесняя ее подальше, на кухню, к черному ходу на соседнюю улицу. Агенты, поняв, что против толпы они бессильны, были вынуждены отказаться от своего намерения. В этот момент Овид Соливо, состояние которого постепенно ухудшалось, рухнул на пол и забился в конвульсиях.

— Похоже, ему совсем плохо, — заметила Марианна, глядя на него с глубочайшим отвращением.

— Главное, — сказал один из полицейских, — чтобы этот человек смог повторить то, что мы все только что слышали, следователю… Врача… Врача, скорее.

Но припадок вдруг кончился; тело уже не билось в конвульсиях, и Овид, похоже, уснул. Один из агентов пошел за извозчиком, и безжизненно распростертое на полу тело подняли и отнесли в карету. Кучеру велели ехать в префектуру полиций.

Как только они уехали, Марианна бросилась в кабинет, где ужинала Аманда. В кабинете никого не было. Примерщица госпожи Опостин исчезла, оставив на столе пять франков за еду. Она убежала, спеша сообщить Этьену Кастелю о том, что здесь произошло; однако дома его не оказалось. Она отправилась к себе, решив дождаться Рауля Дюшмэна и все обсудить с ним.

Было около семи вечера, когда рассыльный принес ей записку от Рауля. Разорвав конверт, она лихорадочно прочитала:

« Не беспокойся, если меня долго не будет. Может быть, я вернусь лишь к утру. Мы сели на хвост Полю Арману. Сам того не зная, он выведет нас на жилище Соливо. Как только я узнаю, где это, сразу же постараюсь завладеть интересующими нас бумагами.

Рауль».

Несколько успокоенная, до смерти усталая, Аманда легла в постель, но так и не смогла уснуть: ее буквально трясло от желания узнать, чем же все это кончится.

В ресторане в отдельном кабинете, где устроились Поль Арман, Люсьен Лабру и Этьен Кастель, ровно в половине девятого миллионер поднялся.

— Дорогой господин Кастель, — сказал он, — весьма огорчен, что мне приходится уходить столь рано, но дело есть дело…

— Мы огорчены не меньше, а может быть, даже больше, чем вы, дорогой господин Арман, — ответил художник. — Однако не смеем вас задерживать.

Поль пожал руку Люсьену, затем — Этьену и, выйдя из ресторана, зашагал в направлении улицы Ром. Не успел он пройти и двадцати шагов, как появился Рауль Дюшмэн и пустился вслед за ним. Этьен с Люсьеном вышли и остановились, закуривая сигары.

— Видите того молодого человека, что идет вслед за Полем Арманом, дорогой Люсьен? — произнес художник.

— Вижу.