Лучше умереть!

— Ах! До чего же вы добры, мой дорогой опекун! — сказал он. — Я вам от всей души заранее благодарен. Но скажите: та женщина, которую арестовали в саду моего дяди, — она, как я понял, является главной фигурой на вашей картине, — что она сделала?

— Ее обвинили в трех преступлениях: краже, поджоге и убийстве…

— О! Бедняга! Ее, наверное, судили потом?

— Да!

— И приговорили?

— Да, к пожизненному заключению.

— Значит, она была виновна…

— Разумеется, ведь судьи сочли улики против нее вполне достаточными.

— Вам известно ее имя?

— Тогда знал, а потом забыл.

В этот момент раздался звонок в дверь. Затем вошла Мадлен.

— Кто там пришел? — спросил Жорж.

— Какой-то господин, он хочет с вами поговорить. Его зовут Люсьен Лабру.

Жорж даже вскрикнул от такой неожиданной радости.

— Люсьен Лабру… — удивленно повторил художник.

— Да… Мой старый товарищ по коллежу… друг, с которым мы не виделись шесть лет. А вы разве знакомы с ним, мой дорогой опекун?

— Похоже, я уже где-то слышал это имя.

— Вы позволите мне принять его сейчас же?

— Не только охотно позволю, а просто-таки прошу.

Мгновение спустя в дверях появился Люсьен Лабру. Жорж, распахнув объятия, воскликнул:

— Люсьен!… Мой дорогой Люсьен!…

И молодые люди, очень взволнованные, по-братски обнялись.

— Ах! Как хорошо, что ты пришел! — сказал Жорж. — И как же я рад тебя видеть!

— Уж никак не больше, чем я тебя… — заметил Люсьен, поклонившись художнику.

— Мой опекун и друг, господин Этьен Кастель, — представил его Жорж.

— Несравненный художник, талант которого, столь тонкий и изысканный, всегда меня восхищал… — снова поклонившись, произнес Люсьен.

— Вы задеваете мою слабую струйку, сударь… — с улыбкой сказал художник. — Люди искусства обожают, когда их превозносят.

— Ты в Париже живешь? — спросил Жорж друга.

— Да, уже два года.

— У тебя была непреодолимая тяга к механике. Наверное, ты теперь возглавляешь какое-нибудь предприятие?

— Увы! Нет.

— Как это, нет?… При твоих-то способностях!

— То, что ты столь любезно именуешь способностями, до сих пор ничего мне не принесло. Я влачу весьма жалкое существование. Чтобы как-то прожить, вынужден делать копии чертежей, рисунки, эпюры.

— А ты предпринимал какие-нибудь шаги для того, чтобы как-то устроиться?

— Да, и не раз, только все попусту; вконец отчаявшись, явился вот к тебе.

— Что следовало сделать с самого начала. Парню вроде тебя полагается раскрыть крылья и воспарить над всем миром, а не влачить жалкое существование. Мне очень жаль только, что ты так долго тянул, прежде чем обратиться ко мне. С завтрашнего же дня займусь тобой самым серьезным образом.

— Неужели у тебя есть что-то на примете?

— Что ты скажешь о должности главного инженера большого завода, производящего железнодорожное оборудование?

— Я о таком и мечтать не смел.

— Так вот, я надеюсь устроить тебя на эту должность. И вот каким образом: один французский инженер-механик, сколотивший в Нью-Йорке огромное состояние, недавно вернулся в родное отечество с намерением создать здесь предприятие, подобное тому, что было у него в Соединенных Штатах. Этот инженер — мой клиент. Совсем недавно я имел счастье оказать ему весьма значительную услугу; стало быть, имею бесспорное право просить его об ответной услуге, которая, впрочем, пойдет ему только на пользу. В данный момент на берегу Сены, в Курбвуа, он ведет строительство грандиозного предприятия, и очень скоро ему понадобятся самые лучшие чертежники, слесари-механики и так далее. Уверяю тебя, этот великий изобретатель по имени Поль Арман контракт с тобой подпишет по всем правилам и в первую очередь.

— Поль Арман… — повторил Люсьен. — Неужели тот самый, что был в Нью-Йорке компаньоном Джеймса Мортимера?

— Именно он… Вижу, тебе уже приходилось о нем слышать.

— Да кто же его не знает? Ведь именно благодаря Полю Арману промышленность получила бесшумные швейные машины и точно такую же гильошировальную машину, как та, над созданием которой работал мой отец, он ведь тоже был изобретателем — об этом мне тетушка рассказывала.

— Вот и прекрасно: ты станешь правой рукой талантливого человека… — сказал Жорж.

— Ах! Друг мой, если ты сделаешь это, как смогу я выразить свою признательность?

— Полагаю, ты вполне можешь считать, что дело уже улажено; но ни слова никому о нашем разговоре и моем обещании. Положись на меня и предоставь мне действовать. Тебе известно, что ты сегодня ужинаешь с нами?

— Но… — начал было Люсьен.

— О! Никаких отговорок! — перебил Жорж. — Предупреждаю, что не приму ни одной из них, будь то хоть срочная работа.

Жорж позвонил в колокольчик. Явилась служанка.

— Еще один прибор, Мадлен, — сказал ей молодой адвокат. — И подайте на ужин еще что-нибудь, а к столь милому сердцу моего опекуна кортону добавьте пару бутылок шампанского.

Мадлен вышла, и беседа возобновилась.

— Сударь, вы только что упомянули, что ваш отец был изобретателем, — обратился Этьен Кастель к Люсьену. — Не сын ли вы того Жюля Лабру, завод которого был сожжен лет двадцать назад?

— Да, сударь; и во время пожара мой несчастный отец был убит.