Лучше умереть!

«Я, Матюрина Фреми, кормилица из Жуаньи, округ Иона, подтверждаю, что отданный мне на воспитание 12 апреля 1861 года ребенок женского пола оказался затем полностью у меня на содержании, ибо его мать, Жанна Фортье, была арестована и приговорена к пожизненному заключению за совершенные ею преступления, о чем я заявила мэру Жуаньи, господину Раулю Дюшмэну, и с его разрешения 6 апреля 1862 года поместила указанную девочку в парижский приют, в связи с чем привожу далее подробный перечень находившихся при ребенке вещей, могущих впоследствии оказаться полезными для установления личности ребенка в том случае, если мать или какое-нибудь иное лицо обратится к властям с требованием вернуть младенца; аналогичный перечень внесен в соответствующий регистр в приюте.

При ребенке находились: 1. Рубашка с меткой „Л.Ф.“. 2. Распашонка, метка та же. 3. Пара чулок, метка та же. 4. Чепчик, метка та же. 5. Шерстяная косынка. 6. Хлопчатобумажное одеяло. 7. Шерстяное одеяло. 8. Две пеленки с меткой „Ж.Ф.“

Особые приметы: отсутствуют. Имя и фамилия матери: Жанна Фортье. Имя ребенка: Люси. Имя и фамилия кормилицы: Матюрина Фреми».

Наличие подписи Матюрины Фреми, заверенной мэром и скрепленной печатью, исключало возможность каких-либо сомнений в подлинности документа. Соливо, с виду очень спокойный — радость его выдавали лишь торжествующе заблестевшие глаза, — сложил бумагу и сунул в карман.

— Благодарю вас, мой юный друг.

Когда официант подал кофе, ликеры и сигары, Овид достал бумажник, положил его на стол и открыл.

— Насколько я помню, за вами еще числятся долги на сумму в две тысячи франков? — спросил он. — Ну что ж, вот вам деньги. Теперь мы в расчете.

С этими словами Овид протянул юноше две купюры.

— Сударь, — с глубочайшей признательностью воскликнул тот, — назовите же мне имя моего великодушного спасителя.

— Барон Арнольд де Рэйсс, — с улыбкой ответил Овид.

— Я на всю жизнь запомню это имя.

Прошло несколько секунд. Служащий мэрии так и сидел, глядя на зажатые в руке деньги; он явно чем-то был смущен.

— Похоже, вы чем-то озабочены? — произнес Соливо. — Хотите попросить меня о чем-то?

— Ну что ж! Да. Я хотел попросить вас отдать мне те векселя, что вы отобрали у господина Птижана.

— Я сжег их, — ответил Соливо. — Вы должны понимать, что такого рода документы хранить довольно опасно!

Часы на стене пробили два. Овид поднялся.

— Вам пора на работу, — сказал он. — Я же возвращаюсь в Париж. Так что нам теперь придется расстаться. Я вытащил вас из весьма скверной истории. Остерегайтесь впредь попадать в подобные ситуации. Я не буду говорить вам: «Прощайте!» Может быть, в один прекрасный день мы еще встретимся…

— Я был бы просто счастлив!

— Я так же; поэтому говорю: до свидания!

В пять вечера Овид был уже в Париже: слишком поздно, чтобы ехать к Полю Арману в Курбвуа, а появляться в особняке на улице Мурильо у дижонца не было ни малейшего желания. Поэтому визит к «братцу» он отложил на завтра и приказал извозчику ехать на улицу Клиши; там он переоделся, приняв облик барона Арнольда де Рэй-сса.

«Излишние предосторожности никогда не помешают, — размышлял он, — ведь вряд ли можно все предусмотреть. Сейчас у меня нет ни малейших оснований опасаться Аманды: ей ничего неизвестно, а несчастный случай с Люси считается делом рук какого-нибудь вора; но откуда мне знать, как все обернется дальше. Совсем невредно, я думаю, заранее защититься от людей, которые в один прекрасный день могут стать опасны, и запастись грозным оружием против них; если человек заведомо вас боится, навредить он бессилен. Так что поужинаю-ка я сегодня с Амандой».

И Овид отправился на улицу Сент-Оноре, прибыв туда чуть раньше обычного. Поскольку платонический воздыхатель не подавал о себе больше никаких вестей, Аманда полагала, что он решил порвать с ней; поэтому, увидев, что он идет навстречу, она вскрикнула от радости.