Лучше умереть!

«Дорогая, горячо любимая Жанна.

Вчера я заставил вас представить себе, что в будущем вы и ваши дети станете богаты и счастливы. Теперь же я могу твердо обещать вам и богатство, и счастье в самом ближайшем будущем.

Завтра я стану богат — или, по меньшей мере, в моих руках окажется все необходимое для того, чтобы сколотить огромное состояние. Я стану владельцем изобретения, которое принесет огромные деньги, и почти двух тысяч франков для его внедрения.

Оставьте ложный стыд, Жанна. Подумайте о детях — они станут мне родными, — и эта мысль придаст вам решимости.

Сегодня вечером я буду ожидать вас на Шарантонском мосту — в одиннадцать, вместе с маленьким Жоржем; я отведу вас в надежное место, откуда завтра мы отправимся за границу — там мы заживем богато и счастливо.

Бросьте без сожаления этот завод, хозяин которого гонит вас; придите к тому, кто вас любит и никогда не бросит.

Если вы не придете, Жанна, не знаю, на какую крайность может подтолкнуть меня отчаяние…

Но вы придете…

Жак Гаро

7 сентября 1861 года».

— Что это все значит? — в изумлении прошептала Жанна. — Жак, похоже, просто голову потерял! Принимает свои честолюбивые мечты за действительность! Что еще за изобретение, которое, по его словам, должно принести огромные деньги? И откуда у него почти две тысячи франков? Сегодня вечером он будет ждать меня на Шарантонском мосту… Разве что ловушку мне намерен устроить! Может быть, зная, что я боюсь надвигающейся нищеты, он надеется, что я клюну на эту приманку — и брошусь в его объятия?… Если это ловушка, то слишком уж грубая… Меня в нее не заманишь! А я-то так боялась этого письма! И напрасно изводила себя страхом. Оно заслуживает лишь презрения.

Госпожа Фортье смяла листок, скомкала его и бросила на пол — бумажный шарик закатился в угол. Пока она читала и рассуждала, Жорж, перестав играть, внимательно — хотя, естественно, ничего и не понимая — следил за нею. И видел, как бумажный шарик упал и покатился по полу. Он подобрал выброшенную бумажку и, не разворачивая, поспешно затолкал картонной лошадке в живот.

— Маловато, — пробормотал он, оглядываясь по сторонам в поисках еще какой-нибудь бумажки.

А Жанна тем временем зажгла фонари, освещавшие заводской двор, — уже темнело. Погода стояла хмурая, воздух был тяжелым. Время от времени молнии — такие в народе называют «вспышками жары» — беззвучно разрезали чернильного цвета небо.

— Жорж, — вернувшись в привратницкую, сказала Жанна, — скоро гроза начнется. Давай поскорей поужинаем и ложись-ка ты спать.

— А что, мамочка, опять в небе пушки будут громко стрелять и белый огонь станет вспыхивать? — спросил ребенок.

— Думаю, да.

— Тогда я испугаюсь.

— Нет… нет… ничего такого не будет…

— А если начнется опять «бум! бум!», ты разрешишь мне прижаться к тебе?

— Обязательно!

Они поужинали — это заняло совсем немного времени. В половине десятого Жорж уже лежал в постели, обложившись игрушками, — по неизменной детской привычке, он каждый вечер брал их с собой на второй этаж.

С половины одиннадцатого до одиннадцати Жанна, прежде чем лечь, обычно делала обход. В ожидании этого времени она хлопотала по дому. Собиравшаяся гроза быстро надвигалась. Молнии вспыхивали все чаще, за ними один за другим уже слышались отдаленные раскаты грома. Внезапно поднялся ветер и с неудержимой силой принялся хлестать заводские постройки — буря разыгралась не на шутку.

Хлопоча по хозяйству, Жанна думала о Жаке. И чем больше думала, тем больше убеждалась, что старший мастер взял на себя роль явно неблаговидную и пытается заманить ее в ловушку, из которой уже не выберешься, не замарав своей чести. Глухой гнев закипал в ее душе. Часы пробили одиннадцать. Жанна встала и собралась было выйти из привратницкой, чтобы, как обычно, сделать обход. В тот самый момент, когда она открывала дверь, совсем рядом с заводом раздался чудовищный удар грома, а бешеный порыв ветра загасил лампу у нее в руке.

— Нельзя выходить в такую погоду, — прошептала Жанна, — меня просто сметет…