Лучшее прощение — месть

— Это было необходимым условием его плана. Если бы ее нашли и начали допрашивать, она бы опознала по фотоснимкам самоубийцу из «Рица» и рассказала бы, что не раз встречалась с ним. Тогда следователь смог бы заподозрить истинного убийцу старого Рубирозы.

Франческо обладал удивительным даром перевоплощения. Профессиональное внимание к деталям, даже самым незначительным, позволило ему в совершенстве сыграть роль Шелудивой.

И вот наступила роковая ночь пятницы 19 декабря 1988 года.

Франческо принимает облик Шелудивой, подъезжает к улице Понте Изабелла, оставляет машину и, никем не замеченный, направляется к вилле. По дороге его видит экономка Самуэля, которую вы потом допрашивали. В узле, который он тащит с собой, его обычная одежда…

Глава 22 В ту ночь на вилле

Человек вышел на дорогу с первыми вечерними тенями. Он неузнаваем. Старая бродяжка послужила ему прекрасным образцом для подражания.

Вот и калитка. Он ухмыляется, не веря своим глазам: старый скряга с тех пор даже не поменял замок! Ну что ж, тем лучше. Не придется лезть через ограду.

Свирепые кобели послушно направляются за маленькой сучкой, которую «бродяга» выпускает из-под полы плаща…

Франческо откидывает капюшон, освобождается от ветхого плаща и входит в дом… Там ничего не изменилось… Он уверенно идет вперед. Можно и не зажигать света: в кабинете Самуэля топится камин, на письменном столе слабо горит настольная лампа.

Старик сидит спиной к двери. Накинуть на него шнур и затянуть его проще простого. Самуэль пытается освободиться, но крик замирает у него в горле, когда Франческо предстает перед его глазами…

— Это ты, негодяй! — хрипит старик. — Вор! Вот до чего ты дошел! Я говорил тебе, что ты станешь снова таким же голодранцем, каким ты был, когда мы тебя подобрали!

Он смел, этот старик. Его властный и презрительный тон ничуть не поменялся за эти годы… Франческо не может подавить в себе восхищения этой смелостью, но через мгновение ненависть снова подымается в нем.

— Посмотрим, посмотрим, старая гадина, кто из нас запросит пощады.

— Аннализы и Чезаре нет дома, — говорит старик. — Если тебе нужны деньги, говори. Я могу тебе их дать.

— Ты уже ничего не можешь мне дать, Самуэль. У меня больше нет времени, чтобы откладывать месть, а у тебя не хватит денег, чтобы заплатить за то, что ты у меня отнял.

Старик на какой-то момент теряет свою уверенность.

«Он боится за ребенка и женщину, — понимает вдруг Франческо. — Значит они здесь, дома…» и уверенным жестом протягивает руку к старому колокольчику на письменном столе.

Самуэль вздрагивает, собирается закричать, но рука Франческо зажимает ему рот.

На лестнице слышатся шаги. Это Аннализа и Чезаре. Ни о чем не подозревая, они идут навстречу своей судьбе. Оживленно разговаривая, они входят в кабинет и застывают в недоумении. Но дуло пистолета делает излишними всякие объяснения.

Послушно повинуясь жесту Франческо, они подходят к столу и становятся прямо напротив Самуэля, онемевшего от ужаса.

Целясь, Франческо медленно поднимает руку. Первый выстрел, и красный цветок медленно распускается на лбу Аннализы… Она еще не успевает упасть, как тот же знак смерти запечатлевается на лбу Чезаре.

— Убийца! Подлый убийца! — кричит старик.

— Семейная традиция, не так ли, скотина? Вся разница в том, что ты предпочитал это сделать чужими руками, как было, например, с Диего. Да, да, Диего, твой племянник — импотент. Его похитили и убили по твоему приказу! Только ты, я и его жена знали, что он не переносит хлороформа. Какое интересное совпадение, не так ли? А скольких еще ты погубил, отняв у них последние средства к существованию, скольких обрек на проституцию, выбросив их за дверь?! У меня-то по крайней мере хватает храбрости самому спустить курок!

— Чего же ты ждешь? Спусти его еще раз! Убей и меня!

— Сначала мне надо сделать кое-что другое, старая свинья!

И Франческо пошел в глубину кабинета, В простенке между двумя окнами с богатыми бархатными шторами скрывалась главная драгоценность этого дома: Рембрандт. Блики камина падают на великолепную живопись.

Самуэль смертельно бледнеет, дыхание его учащается. Крик бессильной ярости рвется из его горла, когда Франческо снимает картину со стены. Но вот Франческо вынимает из кармана какой-то блестящий предмет, и крик замирает на устах старика, превращаясь в стон ужаса.

Ланцет врезается в холст и делает первый разрез. Лицо Франческо искажено болью, но оно делается еще страшнее по мере того, как один удар ножа следует за другим.

На глазах Самуэля фигуры влюбленных пронзаются безжалостным лезвием, картина превращается в лохмотья. Его сердце не выдерживает. Он наклоняет голову, тело бессильно поникает в кресле. От боли он почти теряет зрение, но не настолько, чтобы не видеть, как Франческо приканчивает его Рембрандта.