Лучшее прощение — месть

— Как поживает наш вечно молодой и наиспособнейший комиссар Ришоттани? — спросил его маленький, толстый и внешне вульгарный человечек. Он был родом из Калабрии. Его приторность всегда претила Армандо. Он терпеть не мог привычку начальника употреблять в разговоре массу прилагательных в превосходной степени в сопровождении притяжательных местоимений: создавалось впечатление, будто он обращался к людям, являющимися его исключительной собственностью. «Наш великолепный, наш дражайший, наш прилежнейший, наш вернейший» (так и ждешь, что сейчас последует «нашсуперсверхнаивернейший»). Его невероятно вежливое обращение должно было создать у вас впечатление, будто вы для него важны, и действительно ему нужны так, что он шагу без вас сделать не может, и его уважение к вам безгранично (при условии, разумеется, что вы слово в слово выполните его неотложные распоряжения, неотложность которых тоже подчеркивалась с помощью превосходной степени прилагательного).

В полиции поговаривали, что то темное дело, когда в ходе блестящей операции у мафии сначала была изъята крупная партия наркотиков, а потом исчезла во время перевозки из полицейского управления на один из химических заводов в нескольких десятках километров от Турина для переработки в медицинский морфий, прошло не без его участия.

Бронированный фургон выехал в известное лишь ограниченному кругу лиц время, но по дороге был заблокирован и ограблен. Охрана из двух полицейских на мотоциклах, личных друзей Ришоттани, была уничтожена автоматными очередями. Из трех полицейских, находившихся в фургоне и получивших тяжелые ранения, один умер по пути в больницу, а из двух оставшихся в живых, один потерял глаз, а другой — три пальца на руке. Следы наркотиков, стоимостью в семь миллиардов, растворились среди туманных холмов Пьемонта.

Расследование не привело ни к каким результатам. В полиции придерживались того мнения, что начальник полицейского управления, человек вне всяких подозрений, Джанни Доронцо, во время операции, поминутное выполнение которой контролировалось главным комиссариатом, около 21.00, за несколько минут до выезда фургона, отлучился перекусить: съесть бутерброд и выпить кофе. Все это было вопреки его привычкам, потому что, как правило, он просил помощника купить ему все необходимое. Следствие, естественно, коснулось всех окружающих, в том числе и «безукоризнейшего» (как сказал бы комиссар Доронцо) комиссара Ришоттани. Результатов не было никаких.

— Благодарю вас, синьор комиссар, — холодно ответил Ришоттани.

— Располагайтесь, глубокоуважаемый мой Ришоттани, — сказал начальник, указывая на кресло рядом с письменным столом. — Хотите кофе?

— Нет, спасибо.

— Я позволил себе отвлечь вас на несколько минут от прекраснейшим образом ведущегося вами дела, чтобы узнать, нет ли каких-либо новостей, поскольку прошло уже больше двух месяцев после преступления, связанного с именем Рубироза.

— К сожалению, мы пока что бродим в темноте, — осторожно заявил комиссар Ришоттани. Разговор определенно насторожил его.

— А этот Граделлини, которого убили недалеко от аэропорта, он как-то связан с ведущимся расследованием?

— Мелкий, ничего не значащий контрабандист, ничего не значащая пешка в сложных шахматных партиях международной торговли произведениями искусства. Мы подозреваем, что его ликвидировал человек, пытавшийся в первое время использовать его для сокрытия картины во Франции. Затем он отказался от этого плана и убил Граделлини, чтобы не оставлять никаких следов.

— Так, так, так, — задумчиво произнес начальник. — Вы допрашивали кого-либо из родственников в связи с самоубийством Рубирозы в Париже? Вы ведь подумали, — я уверен, вы ведь, Ришоттани, один из старательнейших наших работников и ничего не оставляете на волю случая, — вы ведь подумали, — повторил он, — о возможной связи этого случая со зверским убийством в Турине?

— Конечно. Но без толку, — лаконично ответил Ришоттани.

— А скажите, вы все еще поддерживаете отношения с неким комиссаром… комиссаром… — он замешкался, как бы с трудом припоминая имя, — …Брокаром, если не ошибаюсь? Что вы о нем думаете? Он что-нибудь обнаружил в деле о самоубийце в «Рице»?

— К сожалению, ничего. Он тоже бродит в абсолютнейшей темноте.

— А вдова? Великолепнейшая женщина, говорят. Она вам тоже ничего не сказала?

— Ничего, к сожалению, — все так же лаконично ответил комиссар, стараясь не показать удивления и чувства наступающей тревоги.