— Только не говорите, что до вас не дошли все эти сплетни! — усмехнулась игуменья. — А нет, так почитайте старые газеты. Монастырский врач сказал репортерам, что за долгие годы, что Мари-Бернарда провела на коленях, скобля пол, на ноге у нее образовалась страшная опухоль, что способствовало ее безвременной кончине. Из его слов выходило, что это я вогнала ее в могилу, что, несмотря на слабое здоровье сестры, я заставляла ее трудиться сверх меры. Разумеется, тогдашняя настоятельница тотчас уволила его, но сплетни сделали свое дело.
— Позвольте уверить вас, что… — хотел было вставить слово клирик, но настоятельница прервала его и продолжала:
— Впрочем, я этого не отрицаю. Я была строга с Мари-Бернардой. И если она умерла от непосильной работы, стало быть, виновата я.
— Я не сомневаюсь, что вы не хотели… — запинаясь, начал монах.
— И все же, — уверенно продолжала старуха, — я должна напомнить епископальной комиссии, что моим долгом было наставлять послушниц в смирении. Сделав Мари-Бернарду своей избранницей, Богородица ниспослала нашей сестре великую милость. Не удивительно, что Мари-Бернарда возгордилась. А гордыня, как вы знаете, смертный грех. Кроме того, на моем попечении были и другие послушницы. И я не могла допустить, чтобы они почитали в ней святую и тем самым погубили свои души.
— Она была очень больна, не так ли? — Монах сверился с бумагами. — Хроническая астма, грудные боли, одышка. Потом аневризм и размягчение костей.
— Вы правы, — отвечала абатисса. — Каких только хворей у нее не было! Она харкала кровью. Таз за тазом. Откуда в ней! столько и бралось! Ее четыре раза соборовали. Даже для блаженной это многовато!
— Так, посмотрим, что тут у нас… — Доктор Конт запустил пальцы в грудную клетку Бернадетты.
— Вы позволите, коллега? — Доктор Талон в свою очередь с интересом склонился над телом. — Так, похоже, мы подобрались к печени.
— Замечательно! — с энтузиазмом подхватил хирург. — Думаю, нам удастся извлечь небольшой участок! — Но едва скальпель коснулся печени блаженной, как господин Конт отдернул руку. — Боже мой!
— Что такое? — спросил епископ.
— Печень еще… абсолютно жива! — отвечал тот. — Взгляните! — Доктор выпрямился, держа щипцами извлеченную долю органа. — Дело в том, что печень, как всякая мягкая ткань, обыкновенно ссыхается и очень быстро рассыпается в прах или окаменевает, — пояснил он. — Но чтобы орган сохранился в таком виде… Это сверхъестественно. Что вы думаете по этому поводу, мсье Талон?
— Да, да, очень необычно! — закивал тот.
— Живая печень! Поистине великая милость выпала нашей дорогой Бернадетте! — прослезился епископ.
Монахини оживленно защебетали, словно пташки под летним дождиком.
— Итак, матушка-настоятельница, вы полагаете, что Мари-Бернарда не обладала должными добродетелями, чтобы быть причисленной к лику святых. И, если я правильно вас понял, вы не верите ее рассказам о видениях Богородицы.
— Вы правильно меня поняли, — подтвердила абатисса.
— Благодарю вас, матушка, вы оказали неоценимую помощь каноническому дознанию. — Монах поднялся, чтобы уходить.
— Впрочем, у нее был один дар, — вдруг торопливо заговорила настоятельница, словно желая задержать епископского посланника.
— Дар? — переспросил бенедиктинец.
— Дар притягивать людей, — объяснила мать Мария-Тереза. — Своего рода харизма.
— Харизма?
— Очарование… да, очарование.
— Боюсь, я вас не понимаю. — Монах с удивлением смотрел на настоятельницу.
— Она была очень красива, — сказала та.
— Да, я видел фотографии, — кивнул бенедиктинец.
— На фотографиях этого не видно, — задумчиво проговорила старая монахиня. — Во всем ее образе было что-то неземное, и это нарастало с каждым годом, — продолжала она с неожиданной мягкостью в голосе. — Даже когда она только поступила к нам круглолицей толстушкой, в глазах ее было что-то, что не оставляло равнодушным. — Абатисса замолчала, припоминая, потом подняла глаза на бенедиктинца и сказала: — Долгая болезнь изуродовала ее тело, но и придала ее чертам некоторую утонченность. В конце жизни она была просто красавицей. Страдания преобразили ее.
— Оказывается, вы все-таки были привязаны к сестре Бернадетте, — заметил монах.
— Я любила ее как никого на свете, — сказала в ответ абатисса сдавленным голосом. — К моему стыду, я любила ее больше, чем Спасителя! Подумать только, она видела Бога!
По лицу старой абатиссы, сквозь лабиринт глубоких морщин, скатилась слеза. Правая щека старухи дрожала, словно струна.