Лучшие годы - псу под хвост

— Сделай что-нибудь! — взорвался отец, до этой минуты молчавший после прихода с работы, для молчания у него и вправду был достаточный повод. — Но что делать? Если ты такая умная, подскажи мне, что я мог сделать и не сделал. Насколько было возможно, — добавил он раздраженно. — Разве что не вступил в коммунистическую партию!

— Не кричи! — Мать Квидо обернулась к спящему сыну. — Ты, к примеру, не ходил к Шперку. Говорят, это самое главное.

— Был я у Шперка. Даже дважды. Разве я виноват, что он меня ни разу не принял?

— Звару, говорят, принял…

— Да, Звару принял. Вероятно, у Звары было для него интересное сообщение…

— Что? — Мать Квидо присела в постели. — Уж не хочешь ли ты сказать, что Звара…

— Вот именно, — сказал отец с каким-то странным смирением. — Звара.

— Я не могу… не могу в это поверить.

— Он говорит, что несчастненькие наводят на него тоску, — сказал отец Квидо. — Он смекнул, что путь к справедливости лежит через хитрость. Такое время. Они, мол, наши недруги, а против недругов надо применять определенную тактику. Иначе это донкихотство. Животное выживает благодаря тому, что сливается с окружением. Весь этот красный цвет — лишь защитная окраска. Человек должен идти в ногу со временем — тем более что он, Звара, в своей трансформаторной будке простудил почки.

— Все ясно, — сказала мать Квидо.

— У меня, на его взгляд, нет ни малейшего инстинкта самосохранения…

— Это правда, — сказала мать Квидо и, внезапно осознав ситуацию, добавила: — Значит, они получат квартиру, хотя ждут только первого ребенка!

Отец Квидо замялся на миг, а потом сказал, отводя ВЗГЛЯД В сторону:

— Не получат, а уже получили.

Мать Квидо, засмеявшись коротким смешком, снова легла и уставилась в потрескавшийся потолок.

— А их комната в общежитии?.. — тихо спросила она.

— Уже отдали…

— Гавелковым?

— Нет.

— Тондловым?

— Нет.

— Третьи в списке мы… — сказала мать Квидо.

— Тех, кому дали, вообще не было в списке.

— Гадость, — сказала мать Квидо. — Гадость, гадость и еще раз гадость.

— Да, ты права. Гадость.

— А ты садишь сложа руки. Ну скажи, как я могу уважать тебя после этого?

— Прочту вам, что говорит профессор Михаил Бедны: «Девушка, выходящая замуж, должна помнить, что самый короткий путь к вдовству и сиротству ее детей лежит через постоянное давление на супруга: ты должен, ты должен! Я слабая женщина, я не могу. Психологи знают, что обычно такие слабые женщины, как правило, самые требовательные». Что вы на это скажете?

— Что мы теряем драгоценное время. Мы договорились, что это будет юмористический роман, а вы вместо этого подробно изображаете, как вам в детстве было холодно, не говоря уже о том, что невесть почему обвиняете в этом членов партии.

— Я знаю почему, — сказал Квидо. — Мы с Господом Богом оба это знаем.

— Тогда не морочьте мне голову со своим романом! — взорвался редактор. — Большинство главок, что вы мне пока принесли, никогда здесь не выйдут, вы что, действительно не понимаете этого? Если же вы и вправду не способны написать два абзаца, чтобы при этом пять раз не лягнуть коммунистов, скажите прямо и мы распрощаемся. Пошлите меня подальше, пишите в стол или обратитесь в «Sixty-Eight Publishers».[19] А иначе нечего дурака валять…

3) Декабрь шестьдесят девятого года был даже не слишком холодным, но мать Квидо, невзирая на это, все уик-энды и, конечно, рождественские праздники провела у родителей в Праге. В связи с известными обстоятельствами отец Квидо сперва опасался этих визитов, однако вскоре с удивлением убедился, что его жена ни словом не пожаловалась; напротив, была в веселом настроении, не скупилась на цитаты из самого разного театрального репертуара и часто, но приметно лишь для него одного, прижималась спиной к большой изразцовой печи в дедушкином кабинете.

Вскоре после их возвращения в Сазаву выпал первый снег. Немного, да и был он достаточно мокрый, но его хватало на то, чтобы кататься на санках, и местная горка Жаворонок после уроков всегда бывала обсыпана детьми. Квидо и Ярушка тоже ходили кататься. Квидо хотел, чтобы Ярушка садилась на санки впереди — он был немного выше ее, но Ярушке страшно было смотреть, как быстро на спуске приближаются к ней деревья у подножья Жаворонка, и потому предпочитала садиться сзади. Когда они спускались, она, смеясь, прижималась лицом к его плечу и закрывала глаза, слепо доверяя его отнюдь не блестящим водительским способностям.

— Самое ужасное, — говорил уже после свадьбы Квидо с какой-то смесью гордости и ужаса, — что именно так она со мной и живет.

Ярушка носила тогда шерстяной белый пуловер, черные гамаши и красные сапожки, доставшиеся ей от старшей сестры. Они были немного велики ей и то и дело при спуске спадали. Квидо нравилось, что Ярушка горячо дышит ему в шею, но и немало огорчало, что она поневоле дотрагивается до его жирного живота: во все последующие дни он прежде всего стал туго затягивать себя эластичным бинтом. Теперь уже ничто не омрачало его настроения и он мог кататься на санках каждый день дотемна!