Когда Михаил Александрович впервые увидел лицо младенца, он едва не лишился чувств от ужаса и еще несколько дней не осмеливался подойти к колыбели.
Мальчик родился с расщепленным нёбом: в народе этот физический недостаток называют «заячьей губой».
Хотя сразу после рождения на верхнюю губу был наложен шов, личико Саввочки было ассиметричным. К тому же врачи выражали осторожное сомнение в том, что мальчик когда-нибудь сможет научиться внятно говорить.В большинстве биографий Михаила Александровича Врубеля пишут, что рассудок художника не выдержал переживаний из-за болезни Саввочки. На самом деле причина психического расстройства, которым страдал Врубель, была «некрасивой», поэтому ее принято замалчивать. В начале 1902 года психиатр и невропатолог Владимир Михайлович Бехтерев обнаружил у Михаила Александровича сухотку спинного мозга и предсказал, что следующим этапом будет безумие, а затем – слепота. Все это были стадии развития приобретенного художником еще в молодости и не до конца вылеченного сифилиса. Жестокая плата за пылкость натуры. За то, что в ожидании встречи с судьбой он сходился с доступными женщинами.
Предсказания Бехтерева сбылись – одно за другим.
…Надежда Ивановна приняла рождение больного ребенка с мужественным смирением. У Михаила Александровича отношение к сыну было более сложным: ужас сменился жалостью, а жалость перешла в болезненное обожание, причем все эти перемены произошли едва ли за неделю… Когда Саввочке исполнилось пятнадцать дней от рождения, Врубель уже утверждал, будто явно наблюдает у мальчика зачатки творческих способностей, писал сестре, что Саввочка «необыкновенно пристально смотрит и все рассматривает». Но в глубине души Врубель страдал, глядя на сына: в его трагедии Михаил Александрович винил себя, свою «дурную болезнь». И не безосновательно: внутриутробное заражение дает подобные уродства и проблемы со здоровьем.Когда мальчику исполнилось полгода, отец написал его портрет. Взгляд у Саввочки не по-детски серьезный и скорбный, словно он сознает безнадежность своего будущего.
Врубель все глубже загонял себя в депрессию. Ему казалось, что вокруг него сгущается мрак, а предметы теряют свои краски и четкие очертания. Он испытывал мучительные приступы тоски, острый страх смерти сменялся желанием как можно скорее умереть, лишь бы перестать терзаться. А самое страшное – он совершенно перестал спать. В конце концов Михаил Александрович согласился провести несколько месяцев в психиатрической лечебнице.
Нет, не надо думать, что несчастного художника заперли в «желтом доме», били и запугивали, как безумных героев Гоголя или Достоевского: к тому моменту, когда Михаилу Александровичу понадобился постоянный надзор докторов, психиатрическая наука в России как раз переживала взлет, на деньги благотворителей обустраивались роскошные лечебницы, больше напоминавшие курорт, где пациенты отдыхали от внешнего мира. «…Великолепный парк с 200-летними липами, пропасть сиреневых кустов, то-то летом весело. Еда и сервировка здесь обильная и вкусная», – пишет Михаил Александрович из лечебницы жене. Лечили там теплыми ваннами и молоком, трионалом и хлоралгидратом, приятным общением и… искусством! Для больных давали концерты и российские, и заезжие знаменитости. В других письмах Врубеля – жене, сестре, родителям – то восторги перед голосами «неаполитанцев», то воспоминания о приятнейшем вечернем чае или великолепном обеде с гостями.
«Скорбных главою» знаменитостей к тому же стимулировали к занятиям творчеством. Целый ряд полотен Врубель создал во время лечения: точно известно, что в клинике Ф.А. Усольцева он написал картину «Азраил» и начал работу над «Видением пророка Иезекииля». Доктор Усольцев, лично наблюдавший Михаила Александровича, записал свои размышления о творчестве пациента: «Часто приходится слышать, что творчество Врубеля – больное творчество. Я долго и внимательно изучал Врубеля, и я считаю, что его творчество не только вполне нормально, но так могуче и прочно, что даже ужасная болезнь не могла его разрушить. Творчество было в основе, в самой сущности его психической личности… С ним не было так, как с другими, что самые тонкие, так сказать, последние по возникновению представления – эстетические – погибают первыми: они у него погибли последними, так как были первыми».