Лучшие истории любви XX века

Надежда Ивановна тоже пела для пациентов доктора Усольцева. Она часто посещала Михаила Александровича, встречи с ней благотворно влияли на больного, и он с благодарностью писал жене: «Видишь ли, дорогая моя Надюшечка, доктора свидания с тобой считают одним из важных стимулов моего быстрого и радикального поправления: они очень остались довольны тем впечатлением, какое произвело на меня свидание с тобою. Они находят, что я с каждым днем заметно выздоравливаю». Он не сознавал тогда, как трудно она живет, разрываясь между больным мужем и больным сыном. Надежда Ивановна скрывала от Михаила Александровича свою тоску, свою усталость. Перед ним она всегда старалась казаться бодрой, счастливой, полной творческих сил. Но другу своему, Николаю Петровичу Римскому-Корсакову, она писала в декабре 1902 года: «Вообще неимоверно тяжело жить на свете, и я часто думаю, что у меня скоро не хватит энергии петь и бороться за существование».

Лечение помогло. Михаил Александрович вернулся к нормальной жизни и к творчеству. Но, увы, ненадолго. Весной 1903 года по приглашению мецената фон Мекка чета Врубель с сыном отправились в его поместье в Киевскую губернию. В дороге мальчик заболел крупозным воспалением легких. Его привезли в Киев, созвали консилиум лучших докторов, но болезнь эта считалась почти стопроцентно смертельной. 3 марта Саввочка умер. И рассудок Врубеля не выдержал утраты.

Михаил Врубель. Портрет сына. 1902 год

Дальше болезнь развивалась стремительно. Надежда Ивановна металась, меняла врачей и лечебницы, но никто уже не мог помочь ее мужу. Душевное равновесие возвращалось к нему, только когда он рисовал, когда слушал пение Надежды Ивановны или когда сестра Анна, с которой у него всю жизнь сохранялись самые нежные отношения, читала ему вслух. Но бессонные ночи были ужасны, и все чаще приступы безумия настигали художника и в дневное время. Порой он не мог удержать в руках карандаш или сосредоточиться на том, что ему читают. Начало ухудшаться зрение. К 1906 году Михаил Александрович окончательно ослеп. Для художника это ощущалось самой ужасной катастрофой. Как выход ему предлагали лепить скульптуры: на ощупь. Но он отвечал: «Приятно лепить, только когда видишь, что делаешь».

…Любить жену Врубель не переставал даже в худшие свои периоды, даже полностью погрузившись в пучину безумия. В последних письмах к ней, написанных незадолго до того, как Михаил Александрович ослеп, он снова и снова признавался в любви и осыпал ее ласковыми прозвищами и на всех языках, которые знал: «Wonderful (удивительная – англ.)! Голубушка, бесценность моя, idol (кумир – итал.), mia farfalla (моя бабочка – итал.), allodola (соловей – итал.)…»Предсмертные страдания великого художника растянулись на четыре года, которые он провел преимущественно кочуя из одной лечебницы в другую. Доктора рассказывали, что слепой Врубель мог одним росчерком карандаша нарисовать контур скачущей лошади, но стоило карандашу оторваться от бумаги – линия терялась… Едва за ним ослабевал присмотр, как художник принимался изнурять себя многочасовыми ночными стояниями, пока не падал от слабости. Он твердил, будто за такие муки Бог обещал подарить ему новые глаза: из изумруда. Врубель утверждал, будто помнит, как в Средние века был архитектором, строил готические соборы. «Воспоминания» становились все более подробными и затмевали собой память о реальных событиях жизни Михаила Александровича.

...

«Из длинной вереницы прошедших передо мною людей, душевный спектр которых разложила болезнь, его спектр был самый богатый и самый яркий, и этот спектр показал до неоспоримости ясно, что это был художник-творец, всем своим существом, до самых глубоких тайников психической личности».

Михаил Врубель. Портрет Надежды Забелы в туалете ампир. 1908 год

Надежда Ивановна все это время жила в Петербурге, пела в Мариинском театре. Многие осуждали ее за то, что она не оставит сцену и не посвятит всю себя Врубелю. Но для нее уйти из театра означало – умереть. И так уже горе из-за умершего малыша и сопереживание больному мужу лишили ее творческого огня, отнимали физические и духовные силы. М.Ф. Гнесин писал о ее выступлении: «Когда я однажды попал в театр на «Садко» с ее участием, я не мог не огорчиться какой-то ее незаметностью в спектакле. Внешний облик ее да и пение были для меня обаятельны по-прежнему, и все же это была по сравнению с прежним как бы нежная и несколько тусклая акварель, лишь только напоминающая картину, написанную масляными красками…»

Художник в кабинете. 1899 год