Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей

По всей видимости, в штате Миссисипи, что на юге Соединенных Штатов, все население заражено истерией: два других брата Кэдди, Квентин и Джейсон, в свой черед выражают обуревающие их ревность и безумие на весьма своеобразном языке; чернокожие слуги изъясняются на негритянском жаргоне, как в «Унесенных ветром» (появившихся чуть позже); глава дома, алкоголик, кончает тем, что отдает Богу душу; герои – если они не кончают с собой – спят со всеми подряд. Уж не решил ли Фолкнер исполнить посыл Шекспира до конца, то есть написать историю, которая и в самом деле «ничего не означает»?

Ничуть не бывало! Не будем кривить душой и скажем прямо: при том, что роман труден для чтения, автор демонстрирует такую изощренную манеру письма, которая граничит с чудом. Он завораживает нас, гипнотизирует нас, как те хитроумные картины поп-арта, которые можно разглядывать только с определенного расстояния, иначе увидишь всего лишь беспорядочную комбинацию цветовых пятен. Творение Фолкнера также требует отступа, и, если вы хотите насладиться этой книгой, нужно не бояться проскакивать некоторые герметичные пассажи, чтобы не упустить поразительные образы – например, Квентина, разбивающего свои часы, чтобы освободить время (эта метафора настолько эпатировала Жана-Поля Сартра, что он разродился целым исследованием, озаглавленным «Темпоральность у Фолкнера»). Когда произведения искусства тяжелы для понимания, усилия публики, как правило, щедро вознаграждаются: мозг забывает трудности восприятия, но сохраняет образы. Разумеется, так бывает не всегда: книга может оказаться и сложной, и в то же время пустой.

Ибо не все писатели – Фолкнеры. Проблема состоит не в самих гениях, которые изобрели свой собственный язык в XX веке, а во вдохновленных ими дураках-эпигонах. По вине Пруста целая когорта французских авторов считает себя обязанной строить длиннейшие фразы про своих мамочек, чтобы сойти за умных; по вине Джойса любая бездарь воображает себя поэтом, создавая нечитабельную заумь; и если значительная часть американской литературы состоит из толстых романов типа «Южной глубинки» («Deep South»)[77], набитых под завязку инцестами, насилиями, убийствами и фермерами-алкашами, то это уж точно вина Фолкнера, чьи «хроники кукурузоводов» высмеивал Набоков. Бедняга Фолкнер: великосветские приемы в смокингах еще до него захватил Фицджеральд, короткие фразы приватизировал Хемингуэй, и ему пришлось довольствоваться тем, что осталось, – между двумя порциями виски и тремя сценариями, отвергнутыми Голливудом. Предлагаю вам занятие, которое, право же, стоит труда: тренируйтесь каждое утро, произнося «Йокнапатофа» (название мифического округа, где происходит действие); оно звучит гораздо шикарнее, чем «петаушнок»[78].

№33. Габриэль Гарсиа Маркес «СТО ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА» (1967)

Прочитав, что под номером 33 стою не я, а «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса (родившегося в 1928-м), некоторые могут подумать, что это именно я безумно люблю одиночество и замариновал себя в горечи бытия… и будут, разумеется, абсолютно правы.

«Cien anos de soledad», возникнув в Колумбии 1967 года, прокатились по всей планете как мощное землетрясение. Можно сказать, что история литературы XX века разделилась на две части – до и после этой книги: с ее появлением мир начал с упоением читать такие романы – латиноэпические (и маргинально-психические), яркие и пестрые, с неистовыми, безрассудными героями, неожиданными поворотами сюжета и буйной атмосферой тропиков. Кроме того, наблюдается еще одно любопытное явление: великие романы прошедшего века часто основаны на стремлении сконцентрировать вселенную – в одном дне дублинского алкоголика, в жизни одного парижского дома или, как здесь, в воображаемой колумбийской деревушке под названием Макондо, изолированной от цивилизованного мира.

Гарсиа Маркес решил поведать нам историю династии Буэндиа, начиная с Хосе Аркадио, основателя селения, и кончая его внуком, родившимся с поросячьим хвостиком (так что Мари Даррьёсек ничего нового не придумала[79]); между ними описана жизнь полковника Аурелио, марионеточного диктатора, весьма напоминающего генерала Алькасара в «Tintin chez les Picaros»[80]. Макондо суждено отразить, как в зеркале, все величие и упадок XX века: вначале это всего лишь крошечное симпатичное селеньице со своими легендами (например, стоит священнику выпить шоколаду, как он взмывает в воздух), но с наступлением современного прогресса магия обретает все более индустриальные черты – вот уже и магниты притягивают железо, и подзорные трубы сокращают расстояния, и фотографии останавливают время; все эти нововведения – дороги, работа, образование, администрирование, телевидение – вещи, конечно, полезные, но не менее странные, чем философский камень алхимиков, – они только удаляют нас от самих себя.