Лучшие Парни (ЛП)

— Я храбрая. Я поеду на нем, когда подрасту на два дюйма, — она подпрыгивает, словно хочет вытянуться во весь рост, и Селени ловит мой взгляд прежде, чем малышка освобождается из руки мамы и прыгает вперед к широким металлическим воротам. Через несколько мгновений мы тоже подходим, только для того, чтобы быть зажатыми со всех сторон собирающимися и вливающимися в ворота зрителями фестиваля.

Я смотрю на колючие изгороди, тянущиеся к небу по обе стороны. Сколько людей погибло из-за них?

Я хватаю Селени за рукав, чтобы не быть разделенными под натиском толпы.

— Нам нужно найти твоих родителей?

Она качает головой и, откинувшись назад, кричит мне в ухо:

— Они придут со своими друзьями. Я сказала им, что буду с тобой или Бериллом…

Что бы она ни сказала, ее слова заглушаются, когда толпа проносит нас через ворота, и мы оказываемся с другой стороны широкой каменной дорожки, такой гладкой, что в лучах заката она кажется золотой. И тогда я чувствую это. Легкое дрожание воздуха.

Даже для того, кто верит в науку и то, что я все могу реально увидеть, осязать и объяснить, я всегда знала, что здесь возможно необъяснимое. Воздух наполнен магией, которая дрожит вокруг моей кожи.

Дорога впереди поворачивает направо — к другим воротам под аркой из зарослей кустарника — а за ними, над терниями и густой листвой, словно корона возвышается массивный замок на сто комнат. Насколько мне известно, единственные из потовых людей, которые когда-либо видели его изнутри, — это конкурсанты, которые никогда не будут рассказывать об этом из страха или из-за подписанного соглашения, я не знаю. Но Лоуренс как-то сказал нам, что, по словам его брата, замысловатые залы замка производят впечатление паучьего логова, а загадки мистера Холма заставляют вас чувствовать, будто твой мозг опутан паутиной.

Селени дергает меня за руку и показывает на фасад поместья, который раскинулся слева от нас в окружении зеленых лужаек и каменных террас, каждая из которых каскадом спускается от самого дома до равнинного луга внизу. А за ним — пологие склоны холмов, которые тянутся на многие мили вниз, к морю. По террасам и лужайкам разбросаны группы людей, сидящих на одеялах или в палатках, с детьми, бегающими под белыми фонарями, зигзагами, протянутыми от столба к столбу. Они подпрыгивают на ветру.

Только на самом деле это не фонари, а что-то вроде электрических солнц. Это новая технология этого года и, насколько я слышала, изобретение самого Холма. Я еще не подобралась достаточно близко, чтобы изучить одно из них, но даже университет мало знает об их строении, что, по словам мамы, является еще одной из причин, почему он так угоден, как благодетель. Вопреки вчерашней оценке Жермена, изобретения Холма — не просто иллюзия. Я даже изучила некоторые из них достаточно для того, чтобы попытаться воссоздать их. Однако, большая часть из них недоступна для моего понимания, и даже для папиного.

Хотя, стоя здесь, я могу понять, почему большинство людей считают Холма иллюзионистом. Белые огни определенно выглядят как иллюзии. Словно над светящимися лицами установлены тысячи звезд, чтобы предоставить/предложить тепло, безопасность и освещение.

Это выглядит магически.

Селени дергает меня за руку и ее голос дрожит.

— Давай найдем еду и Берилла.

Я киваю. Нервы на пределе. И веду нас к ближайшей террасе перед Лабиринтом изгородей и домом, где группа музыкантов играет вечерний вальс.

— А где должна сидеть семья Берилла?

— С тетей его матери, — она указывает на лужайку справа от ступенчатых уровней, где некоторые участники из Верхних уже установили красивые белые льняные палатки, больше похожие на маленькие коттеджи, чем на простое место для ночевки.

Я морщу нос. Конечно же, Верхние привезли с собой половину своих домов. Наверное, и слуг тоже.

Я поворачиваюсь к обычным людям и всматриваюсь в их лица — многие, из которых были полны ярости прошлой ночью, но сейчас светятся смехом. Тем, который отвлекает от горя и внутренней боли, которая завтра все еще будет внутри. Я прикусываю губу и игнорирую мысль, что слишком хорошо это знаю.

— Похоже, никто здесь особо не огорчен квотами на рыбную ловлю, — шепчет Селени.

— Огорчены… Они просто не хотят испортить этим свой праздник, — я тяну ее вниз по каменной лестнице, ведущей во второй внутренний дворик, который заполнен длинными банкетными столами, покрытых фонтанами шипучих напитков, льющихся в кубки. Мы отделяемся от толпы и переходим в третий внутренний дворик, где оборудованы ямы для костра, чтобы, судя по запаху, приготовить закуски. В животе урчит, и я понимаю, что умираю с голоду.

Мы переходим от террасы к террасе, беря по кусочку со столов, уставленных таким количеством мяса, которого Селени не увидит за весь год, гигантскими слоями хлеба, пудингов и пирожных Лабиринта, проходя по галереям, предназначенным только для вина. Это праздник для чувств, учитывая выбор музыки, парящей над нами в идеальном дополнении к запахам, зрелищам и звукам.