Лучшие страхи года

Недалеко от Копи был ангар, принадлежавший местному гребному клубу. Мы выломали дверь. Внутри оказались лодки. Шлюпки и каноэ с открытым верхом. И весла.

Мы взяли все, в чем нуждались.

И фонарики тоже. Нам очень повезло. Там было полдюжины и одна или две коробки с батарейками. Мы захватили и их, перелезли через забор, поднимая детей и лодки, и устремились вниз, в Копь.

Копь — просто место, где копали. Копали и рыли. Старая каменоломня, где добывали песчаник, наполовину заполненная оранжевой водой. Такой воды сколько угодно в каналах вокруг Уорсли — оксиды железа, отходы тяжелой промышленности.

Войдя в Копь, ты видишь дыру, вход в туннель. Закрытый воротами. Мы сорвали замок — я, Джин и Фрэнк Эмерсон, — стоя по грудь в воде. А затем залезли в лодки и проплыли сквозь ворота — во тьму.

Видите ли, Копь — это вход, сквозь который попадаешь в одно из громаднейших инженерных сооружений, созданных в эпоху промышленной революции.

Я уже говорил, что вся эта область была огромным угольным бассейном. А уголь надо было перевозить. А какая главная транспортная артерия была в те дни? Каналы.

Пройдя через Копь, ты оказываешься у края целой системы подземных каналов, тянущихся на сорок шесть миль. Простирающихся вниз на четыре уровня — все глубже, глубже, глубже… К галереям шахт. Вот куда мы направлялись. Глубоко под землю, в единственное безопасное место, которое пришло мне в голову.

И если вы такие умные, скажите, куда еще мы могли пойти.

Я знал, что Копь была закрыта из-за утечки угарного газа: он сочился из старых шахт. Но я возлагал надежду на то, что за это время он успел рассеяться. И даже если нет, газ лучше, чем лучевая болезнь. От угарного газа вы хмелеете, вас тошнит, вы теряете ориентацию, да, но в конце концов вы просто отключаетесь. Это лучше, чем другой вариант.

Итак, мы гребли, скоро свет исчез, и мы включили один из фонариков, чтобы хоть немного развеять тьму перед нами — так, по крайней мере, мы могли видеть, где тот ад, в который мы направляемся.

* * *

Секунду назад я пытался посмотреть на часы. Пустой экран. Конечно же. Они же электронные.

ЭМИ: электромагнитный импульс от взрыва. Он уничтожил их. Благодарение Богу, счетчик Гейгера еще работает. Сомневаюсь, что хоть у кого-то здесь есть механические часы. Единственный шанс уследить за ходом времени. В мобильниках тоже могут быть часы, но им настал конец по той же причине.

Итак, мы не можем измерить время. Все тот же бесконечный туннель и бесконечно повторяющаяся вариация той первой развилки. Туннель все тянется и тянется.

Возможно, мы будем плыть так вечно. Возможно, мы уже мертвы. Возможно, мы умерли там, в школе, или на пути в Копь, или в какой-то точке этого путешествия и просто видим посетившую нас в момент смерти последнюю галлюцинацию — растянувшуюся в бесконечность…

Такие мысли до добра не доведут. Я заставляю себя продолжать грести. Руки онемели. Влажный холод подземного воздуха вначале только покалывал, но потом, подобно туче муравьев-воинов, проел нас до костей — укус за укусом.

Воздух отравленный и спертый. Воспоминания о запахах скользят по моим нервам: только что окончившееся лето, прогулки в лугах, благоухание свежескошенной травы, цветы, наполняющие ароматом воздух — ласковый, чистый, прозрачный воздух.

Береги эти воспоминания, как сокровище, Пол. Вряд ли у тебя вновь появятся такие же.

Холод. Воздух смердит. Зубы у меня начинают лязгать. Каково детям — сзади, в маленьких лодках, мне не хочется даже думать. Фрэнк Эмерсон в порядке там, позади? Надо бы окликнуть его, но я, кажется, не могу. Мои челюсти не слушаются, не дают мне тратить энергию.

— Пол?

Это Джин. Она все плачет и плачет. Я тоже, но молча. Чувствую, как сухая соль обжигает щеки. Аня…

Сознание затуманивается, все смутно, перед глазами серая пелена. Лучевая болезнь? Или угарный газ? Или просто холод и хроническая усталость? Будет забавно, если именно переохлаждение и истощение довершат дело. В этом есть какой-то мрачный триумф, горькая насмешка над смертью, думавшей, что мы уже у нее в руках.

— Пол?

Снова Джин. У нее надтреснутый голос. Все это время она думает о муже. Мы ничем не заняты, кроме гребли, и бесконечный туннель в какой-то степени гипнотизирует нас. Может, и лучше, если он это сделает. Если нет, разум начнет задавать вопросы. Я бы думал об Ане куда больше, если бы не этот удачный эффект. Но Джин…

Я видел ее мужа лишь раз. Маленький, тихий человек, лысый и усатый. В очках. Курил трубку. Шотландец, как и она. Из Глазго. А может, из Эдинбурга?

Потягивал «Бритвик орандж» в пабе вместе со всеми нашими коллегами на прошлое Рождество, пока Джин накачивалась «Дюбонне». Работал ли он? Мне кажется, Джин говорила, что на дому. Кем? Думаю, бухгалтером. Они жили в деревне. Его — их — дом был…