Лучшие уходят первыми

Она взглянула на него. Он улыбнулся ей в ответ. И тут Марине вдруг пришло в голову, что Валерий Рунге, собственно говоря, и не делал ей предложения. Он не пытался поцеловать ее или встретиться наедине. Он даже не намекал на совместное будущее. Все, что она напридумывала, было лишь плодом ее воображения. Мысль эта так поразила Марину, что она положила вилку.

«Нет, – сказала она себе спустя мгновение. – Он влюблен! Конечно, влюблен! А у меня заниженная самооценка. Как он на меня смотрит, как берет за руку… Как мило шутит! – подсказал кто-то каверзный из-под руки. – Брысь! – отмахнулась Марина. – Сегодня Валера сделает мне предложение! И все у нас будет хорошо!»

Но мысль получилась натужная и прежней радости уже не доставила.

– Мар-риночка, – произнес Валера, когда принесли кофе, – у меня к тебе серьезное предложение.

Марина улыбнулась в ответ, склонив голову к правому плечу. Она знала, что в этой позе она неотразима. Колька всегда повторял: стоит ей склонить голову к плечу, у него прямо «мурашки… и сердце выскакивает!»

– Мар-риночка… Ты знаешь, самая большая ценность для меня – это есть семья, семейные связи. К сожалению, у меня нет близких родственников, у дяди Вени не было детей, – он печально покивал. – С маминой стороны тоже никого не осталось. А родные приемного отца… Там совсем не такие отношения, как здесь… Ты себе не представляешь, какой я одинокий. Только работа… как наркотик. Дядя единственный мой родственник, и хотя мы почти не виделись…

Марина слушала Валеру с растущим недоумением. При чем тут старый Рунге? Он одинок, значит, она не ошиблась, у него далеко идущие планы. Странная манера, однако, начинать издалека. Она изобразила на лице внимание и ободряюще улыбнулась.

– Я в прошлый раз говорил с Ромой Мыльниковым, – продолжал Валера, держа ее руку в своей. – Рома Мыльников – это один знакомый брокер, работает в рекламе, я снимал через него квартиру. Я расспрашивал о тебе… Я все время думал о тебе… после той передачи… по TV. У тебя муж художник, да?

Марина удивленно смотрела на Рунге. Она ничего не понимала. При чем тут Рома Мыльников? И Колька?

– Понимаешь, – продолжал Валера, заглядывая ей в глаза, – я хочу взять на память… назови это сентиментальностью… Я знаю, я сентиментальный, когда дело касается моей семьи… У меня деловое предложение… к тебе и твоему мужу… к тебе в первую очередь.

– К моему мужу? – изумилась Марина. – Но…

– Да. К вам обоим. Но в первую очередь к тебе, Мар-рина. Я хочу взять на память одну вещь из коллекции дяди…

– Какую вещь?

– Картину! Картину из дядиной коллекции. Она не особенно ценная, но она дорога мне как память, как семейная реликвия. Я собираю у себя дома некоторые предметы старины. Дядя оставил свою коллекцию музею, это его воля, и она для меня священна, – Валера виновато развел руками, словно прося о снисхождении. – Но я бы хотел хоть что-то получить… Картину! Я помню ее с детства… Я приходил к дядюшке. Совсем маленький мальчик, подходил и смотрел… часами…

– Ван Страатен? – перебила шведа Марина.

– Ван Страатен? – удивился Валера. – О нет! Это подделка, такого художника не существовало. Я думаю, это писал под фламандцев какой-нибудь местный автор. Другая картина. Эверетт Шинн, американский импрессионист. Мой дед, Оскар Рунге, вывез эти картины из Америки в шестнадцатом году, еще до революции. Он торговал судами, хотел продавать их в Америку и ездил туда по приглашению самого барона Ротшильда. Картина стоила копейки… Ох, лучше бы мой дедушка не возвращался домой! – воскликнул Валера шутливо. – Лучше бы он остался в Америке!

«Девушка с розой»! Картина, которую она не распознала своим нюхом первоклассного специалиста. Стыдно! А ведь ей неспроста казалось, что в девушке что-то есть. Начало века! А она решила, что тридцатые-сороковые. И дата там не 1935, а, скорее всего, 1915! Эх, Марина, простая твоя душа! Вот и Рунге считает, что простая душа. В глаза заглядывет, ручку жмет, ходит кругами. Проходимец!

– Картины принадлежат музею, – произнесла Марина строго. – Музей не торгует экспонатами.

– Я знаю, – Валера нежно налег на ее руку. – Я знаю. Но… если… если… твой муж напишет копию для музея, то я могу вывезти оригинал. Никто и не заметит.

– А ведь ей цена миллион! – вдруг наобум сказала Марина. – Если не больше!

– Не думаю, чтобы миллион… – Рунге отвел взгляд. Видимо, она попала в точку. – Не уверен… Ты же понимаешь, я готов заплатить! Сколько ты хочешь?

– Сколько я хочу за украденную из музея картину?

– Тихо, тихо, – сказал Рунге с какими-то блатными интонациями и убрал руку. – Зачем ты так? Все имеет цену. Я готов, назови свою. Все равно в твоем музее ей не место. Вы здесь никогда не ценили ни традиций, ни истории. Твоя страна всегда торговала музейными экспонатами, все знают.