Лучший друг

— Что же ты молчишь? — вдруг вскрикнул он. — Ведь я же люблю тебя!

Он передохнул в волнении и снова резко вскрикнул:

— Иль ты не видишь моих мук? Тебе стыдно? — заговорил он уже тихо и покачал головою, как бы с сожалением. — Кого? Чего? А меня мучить не стыдно? — снова вскрикнул он сердито. — Так слушай же ты, когда так! — сделал он резкий жест. — Любовь все разрешает и все оправдывает, и я всех обманул, чтоб приехать к тебе, слышишь ли, всех!.. А ты… как ты безжалостна, — покачал он головою. И вдруг он припал к ней и обхватил ее стан руками. Внезапно в ее сердце проснулась злоба; она уперлась в его грудь руками, чтоб оттолкнуть его от себя, но что-то пришло к ней, что сильнее этой злобы и задушило эту злобу, как кошка душит воробушка. Она вся обессилела и загорелась.

* * *

Через два дня, когда Татьяна Михайловна сидела у себя в саду, к ней словно мимоходом зашел Опалихин и быстро проговорил:

— Приходи завтра к «Поющим ключам» в 6 часов! Хорошо?

Та молча кивнула головою и побледнела. А он снова торопливо проговорил:

— А сейчас прощай. Сегодня я не хочу видеть твоего мужа.

И он пошел от нее легкой и смелой походкой, но в самой калитке едва не столкнулся лбом с Кондаревым.

— А-a, — протянул он холодно и насмешливо, — тебя ли я вижу, мой лучший друг?

Он шутливо расшаркался перед ним. Между тем, Кондарев смотрел на него во все глаза. Ему казалось, что он видит на этом лице отражение чувств, одно подозрение о которых повергало его в трепет. С большим трудом он стряхнул с себя тягостные мысли и сказал:

— А сейчас я встретился с Грохотовым и уговорился с ним ехать завтра к тебе поглядеть поля.

Опалихин рассмеялся.

— И как раз не вовремя, — отвечал он со смехом, — завтра я буду занят. Впрочем, — добавил он после некоторого колебания, — до шести часов я еще могу располагать своим временем, а там — извините-с!

И Кондареву вновь показалось, что он видит на этом лице выражение, так испугавшее его только сейчас. Между тем, Опалихин быстро пожал его руку за локоть и пошел к своему экипажу бодро и весело. А Кондарев глядел ему вслед и с тоскою думал: «Да быть же этого не может. Это что-нибудь да не так, что-нибудь не так!»

Долго он ходил по двору, странно обеспокоенный и встревоженный, с тоскою в сердце и, наконец, вошел в дом. Когда он нашел жену, она сидела на балконе, бледная и усталая, с нераскрытой книгой в руках. Он поцеловал ее руку и, пройдясь из угла в угол по балкону, небрежно сказал:

— А знаешь, Таня, что я надумал?

Она подняла на него глаза с странным, безразличным выражением и оглядела его, как какую-то вещь. Этот взгляд ударил его по сердцу. Еще ни разу она не глядела на него так. И, припомнив выражение лица Опалихина, он подумал: «Так неужели же это правда? Неужели же все решено и подписано?»

— А знаешь, Таня, что я надумал, — повторил он, — поедем завтра с детьми пить чай?

— Когда? — спросила она его безучастно.

— После обеда, часов в шесть? — и он притих с захолонувшим сердцем, поджидая ее ответа.

Она отвечала:

— Прекрасно. Поедем.

«Так что же это такое, — подумал Кондарев, — неужели же произошла ошибка? А если нельзя верить глазам и сердцу, так кому же после этого верить?»

VI

Кондареву не спалось всю ночь. Он то беспокойно ворочался с боку на бок в своей постели, то вставал и садился в кресло у открытого окна спальни с тревожными глазами и тяжестью на сердце. И, прислушиваясь к таинственным ночным голосам, шелестящим по кустам сада, он думал о жене: «Итак, что-то она скажет завтра за обедом. Если она поедет в луга, — значит произошла ошибка, а не поедет, — я не ошибся, и глаза мои меня не обманули». Только под утро он, наконец, уснул усталый и разбитый.

Но только что он поднялся с постели, как тревога и беспокойство снова захватили его в свои лапы, и он напрасно искал средства, чтобы унять эту мучительную тоску души. Все утро вплоть до самого обеда он ходил сам не свой, не зная, как убить время, весь полный тревоги, беспокойства и какого-то лихорадочного томления. А за обедом он небрежно спросил жену:

— Ну, что же, Таня, ехать, что ли, сегодня пить чай в луга?

Он на минуту замолчал, чувствуя замирание сердца и с большим усилием, принимая небрежный вид, добавил:

— С детьми, конечно. В Гудзонов залив там сыграем. Я за Нормана буду охранять ваши припасы. Так часиков около шести?

Татьяна Михайловна долго молчала и глядела на мужа какими-то замкнутыми глазами. Пелагея Семеновна сказала:

— И впрямь, Танюша, не съездить ли?

Она поглядела и на тетку с выражением той же замкнутости в своих больших и темных глазах и, наконец, отвечала:

— Нет, я не поеду. Мне что-то нездоровится сегодня. После обеда мне хочется погулять одной.

Кондарев чуть не вскрикнул. Однако, он ни слова не сказал жене, а тотчас же после обеда он велел оседлать себе лошадь и поехал к Грохотову. «Так, так, — думал он по дороге, тихо покачиваясь в покойном казачьем седле, — глаза и сердце не обманывают; лгут только языки».