Лучший экипаж Солнечной

Жаль мужика, но он беду притягивает. Бывают такие люди, увы». И Эндрю не прошел очередную медкомиссию, нашедшую у лейтенанта критический уровень нервной перегрузки. В принципе, комиссия была недалека от истины, и Эндрю это признавал. Он только обиделся, что ему даже капитана не дали на прощание. Так и загремел в космодромную обслугу: тридцатилетний лейтенант с Пурпурным Сердцем и редкостным послужным списком.

В какой-то степени это было к лучшему. После катастрофы на «Виггине» Эндрю невзлюбил космос, где царит второй принцип термодинамики, и, как ни упирайся, всегда найдется кретин, готовый ни за что ни про что угробить боевой корабль с тобой на борту.

Но, с другой стороны, Вернер, спустившись вниз, погрузился в тоскливое и беспросветное одиночество.

Эндрю чинил станции наведения, менял женщин, как перчатки, и галлонами пил самогон, который механики добывали из гидравлической жидкости. Так он просидел на Земле всю страшную вторую марсианскую кампанию: работал, пил, трахался, издевался над старшими по званию, совершал эксцентричные поступки и ходил к психоаналитику. Наконец руководство базы возненавидело Вернера до такой степени, что стало подыскивать более-менее легальный способ от него избавиться. И тут очень кстати подоспел «Горбовски», на который требовался специалист экстра-класса. А руки у Вернера не дрожали. Работать он мог.

«Горбовски» был экспериментальным прототипом, кораблем принципиально новой системы, на котором собирались обкатать старую, как мир, идею «нуль-Т». Предполагалось, что, сгенерировав вокруг себя некое поле, эта штуковина сможет то ли проколоть, то ли искривить пространство, раствориться на границе Солнечной и выскочить незнамо где. Детали работ по «Горбовски» были засекречены, но о самой идее орали все сводки новостей, подавая затею как безусловно героическую и эпохальную. Особенно журналисты напирали на фантастическую смелость экипажа, смакуя блестящие эпизоды боевого прошлого испытателей-добровольцев.

Некоторых из этих людей Эндрю знал и обоснованно полагал сумасшедшими. А начальство полагало сумасшедшим его, лейтенанта Вернера. И стало подъезжать к Эндрю с настойчивыми советами пойти в испытатели. Вернер отвечал по-русски и делал неприличные жесты. Его вроде бы оставили в покое, но в один прекрасный день, когда Вернер, мучаясь с похмелюги, брел на службу, его нагнали механики и стали громогласно поздравлять. Вернер кинулся к ближайшему терминалу Сети, вывел на монитор блок новостей и опешил. С экрана глядела его угрюмая физиономия, а чей-то голос взахлеб расписывал, какой великий специалист и настоящий герой подал заявление на должность старшего техника «Горбовски». А у ворот базы уже толпилась пресса.

Вернер нехорошо поглядел на механиков, и ему тут же сунули флягу с бормотухой. Эндрю основательно похмелился, здорово упал духом и потерял над собой контроль.

Журналистов от фатальных увечий спасло незыблемое правило: никаких спецкостюмов за воротами базы. Впрочем, наземному персоналу спецкостюмы и не полагались. Но пару челюстей Эндрю все-таки свернул. Драться он не умел и поэтому бил так, чтобы уж наверняка. Затем он разогнал спешивший к месту побоища наряд военной полиции, ворвался в кабинет начальника базы, закатил ему истерику, вышиб зуб, сломал ребро и оттаскал за волосы.

И угодил под трибунал.

Позже он рассказывал эту историю Рашену и Боровскому, смеясь. Выходило, что ему действительно здорово повезло. Его могли поставить к стенке, могли загнать на урановую каторгу. Но то ли Эндрю чего-то недоговаривал, то ли его счастливая звезда горела в те дни особенно ярко.

По словам Эндрю, первым и единственным, кто навестил его в камере, оказался капитан Риз, командир «Горбовски». «Пошли с нами, лейтенант, — сказал он. — Тебя эти сволочи все равно шлепнут. А так хоть какой-то шанс. Хрен ли нам, смертникам?» — «Не понял», — сказал Эндрю. «У меня половина экипажа из-под трибунала, — объяснил капитан. — А остальные — сумасшедшие. Думаешь, хоть один нормальный человек согласится по доброй воле быть первым испытателем нуль-Т-корабля? А с твоими-то руками мы эту хреновину так гениально сломаем, что испытания лет на сто затянутся».

Эндрю почесал в затылке. Командир «Горбовски» начинал ему нравиться.