Лучший исторический детектив (СИ)

— Значит, иду я вдоль забора, чтоб, когда он прыгать будет, сразу взять его в оборот…

— Откуда ты знал, что он не в ворота выйдет?! — перебил Мазура хлопец.

— Так он же не дурак, чтоб с наворованным добром в ворота выходить, — заржал Мазур.

— А вы его поймали или нет? — снова перебил хлопец.

— Ты если не замолчишь, мы его до вечера ловить будем!

Сыщики дружно засмеялись, а хлопец смутился, поняв, что над ним подшутили. Когда Мрозовский подошел достаточно близко, все разом замолчали, и слышно было только, как шумно они дышат, выдыхая табачный дым. Мрозовскому даже почудилось, что он в конюшне. Он снял шляпу и стряхнулс неё воду.

— Доброго дня, пан Мрозовский, — поздоровался Гроссман, руки не протянул, зная, как брезглив Мрозовский. Тот вполне мог публично вытянуть из кармана платок, и начать обтирать им руку.

Самого Мрозовского совершенно не смущало, что ему не подают руки. Он даже был доволен этим фактом и считал себя оригиналом.

— Зайди ко мне непременно. Нужно обсудить некоторые детали, — пригласил Гроссмана Мрозовский, аккуратно надевая шляпу.

Гроссман кивнул, немного напряг плечи и словно замер, вытянув голову вперёд. Когда Мрозовский скрылся в дверях, он расслабился и тут же сосредоточенно прикурил папиросу. Докурив, картинно затушил окурок, подмигнул собравшимся и небрежной походкой двинул к начальству.

— Пан Мрозовский, не заняты? — спросил Миша Гроссман, просунув голову в приоткрытую дверь.

Так сложилось, что при некотором панибратстве среди сыщиков, Мрозовского всегда величали пан. Это уважение относилось не к его давно поседевшим вискам. Мрозовский сумел напустить туману вокруг своей особы с первых дней службы. Да и высокие чины часто принимали его за ровню себе, чем не раз сбивали с толку начальство пана Мрозовского.

— Не занят, проходите.

Мрозовский сверлил глазами Гроссмана. Уперев неподвижный взгляд, Мрозовский более всего напоминал сейчас удава, похожего на того, что привозили на ярмарку в прошлом году. Гроссман явственно ощутил себя кроликом и нервно заметался по кабинету.

Мрозовский молчал. Он наблюдал за коллегой, не предлагая присесть и вообще не выражая эмоций. Этот свой метод «немигающих глаз» Мрозовский не раз применял к подозреваемым, и метод работал. Он был слишком брезглив, чтобы бить. Ему было жаль своих музыкальных пальцев, хотя с музыкой их связывало очень немногое.

Будучи пяти лет от роду Мрозовский уже достаточно измучил семью заунывным пеньем. Стоявшие табором цыгане научили маленького Эдичку нескольким песням и романтикой поразили мальчика в самое сердце. Цыгане вскоре ушли, а Эдюня продолжал петь, но дома. Решив, что пением много не заработаешь, в перерыве между загулами Мрозовский старший отвёл отпрыска учиться игре на скрипке. Через три месяца старый Фима лично посетил дом Мрозовских.

— Лёва, я скажу тебе одну вещь. Ты слушай и не перебивай. Твой мальчик, Лёва, к музыке не одарён. Играть на скрипке он сможет, но я бы не советовал.

— Почему? — грустно спросил Мрозовский-старший.

— Потому что поссоришься с соседями, — лаконично ответил старый Фима.

После ухода учителя музыки отец выдрал Эдичку по мягкому месту, доходчиво объясняя, что на этом пение пора закончить. Петь мальчик перестал, но те несколько уроков музыки посчитал достаточным музыкальным образованием, попутно запомнив, что скрипач должен беречь пальцы.

Мрозовский устал смотреть на Гроссмана и закрыл глаза. «Хотел бы я сейчас знать, почему ты, Миша, мечешься по кабинету и скоро допьёшь воду из графина», — думал он. Миша и в самом деле, набегавшись по кабинету, словно прилип к столику с графином и пил воду приговаривая:

— Как же жарко сегодня…

— В подвалах всегда прохладно, — между прочим заметил Мрозовский, и Миша поперхнулся водой. — Наши постояльцы никогда не жаловались. Я вот не слышал. А ты?

Миша надрывно кашлял, выкатив покрасневшие глаза. Он просто помотал головой, отрицая сам факт жалобы от сидевших в подвале, как таковой.

— Никогда не жаловались, — сильно севшим голосом проговорил Миша. — Не припомню.

— Да ты пей воду, если тебе жарко, — кивнул на графин Мрозовский. — Не хочу, чтоб говорили, будто пан Мрозовский жалеет стакан воды.

— Не жарко. Спасибо и Боже упаси, чтобы я говорил, что вам воды жалко.

Миша сделал шаг назад подальше от графина и, то кивал головой, то мотал ею как китайский болванчик.

— А что там наши гробокопатели? Что удалось дознаться? — Мрозовский поинтересовался делано равнодушно, от чего Гроссман занервничал ещё больше.

— Так никто их и не спрашивал, — пожал плечами Гроссман и стал рядом со столом. — Пойманы они на горячем, суда ждут.

— Миша, ты ко мне того хлопца позови, ну того, к которому панянка приходила.

— А к кому приходила? — Гроссман сглотнул и замер.

— Миша, — Мрозовский перегнулся через стол и схватил Гроссмана за ворот рубахи. — Ты меня знаешь, я не пожалею своих музыкальных пальцев, но ты расскажешь, зачем вчера ночью считал звёзды у дома пани Пашкевич. Кстати, ты знаешь, что пан Пашкевич хороший охотник, и, вполне, мог бы выстрелить в тебя из маузера.