Лучший из лучших

Опираясь на щит, Базо смотрел им вслед, потом тяжело и неохотно повернулся к Ральфу.

– Я служу королю, – тихо сказал он. – Мне приказано тебя убить. То, что я сделаю сегодня, оставит глубокую рану в моем сердце, которая никогда не заживет. Память об этом не даст мне уснуть и отравит пищу в животе. – Базо медленно подошел к Ральфу. – Хеншо, я никогда не забуду о том, что сделаю сейчас. И никогда не расскажу ни отцу, ни любимой жене – этот поступок станет тайной, навеки запертой в моей душе.

– Если такова твоя обязанность, то исполняй ее – и побыстрее! – с вызовом бросил Ральф, стараясь не показать страха и не отводить взгляд.

– Верно! – кивнул Базо, перехватывая древко ассегая. – Замолви за меня слово перед твоим Богом, Хеншо! – сказал он и нанес удар.

Ральф вскрикнул от обжигающего прикосновения стали. Хлынувшая из раны кровь оросила землю.

Базо упал на колено, зачерпывая кровь руками, облил ею свои руки и грудь, размазал по древку и лезвию копья, пока блестящая сталь не померкла. Он вскочил на ноги, оторвал с дерева полоску коры, набрал пучок листьев и снова подошел к Ральфу. Стянув края глубокой раны на предплечье друга, Базо закрыл ее листьями и обмотал полоской коры. Кровотечение постепенно прекратилось. Базо разрезал сыромятные ремни на запястьях и лодыжках пленника и отошел в сторону.

– Когда я появлюсь в таком виде, – он показал на залитые кровью руки и копье, – кому придет в голову, что я предал короля? Что поделать: любовь к брату сильнее чувства долга.

Ральф с трудом поднялся, опираясь о ствол дерева. Прижимая к груди раненую руку, он во все глаза смотрел на молодого вождя.

– Иди с миром, Хеншо, – прошептал Базо. – Помолись за меня своему Богу, потому что я предал короля и обесчестил себя.

Он резко повернулся и побежал через покрытую желтой травой лужайку. Добравшись до леса, он не замедлил шага, а бросился вперед с каким-то отчаянным безрассудством.

Через десять дней исхудавший Ральф, пошатываясь, добрался до фургонов, что стояли лагерем у бушменских колодцев. Сапоги у него были разбиты, штанины изодраны в клочья колючими кустами, воспаленная рука привязана к груди полосками коры. Исази кликнул Умфаана и бросился на помощь Ральфу, который едва держался на ногах.

– Исази, – прохрипел Ральф, – где птицы, каменные птицы?

– С ними все в порядке, нкози.

Ральф злорадно ухмыльнулся – пересохшие губы треснули, налитые кровью глаза сузились в щелки.

– Исази, ты недаром хвастаешь своей мудростью! А теперь я скажу, что ты еще и прекрасен – прекрасен, как летящий сокол! – Ральф пошатнулся и оперся на коротышку-зулуса.

Скрестив ноги, Лобенгула в одиночестве сидел на спальной подстилке в своей огромной хижине. Перед ним стояла выдолбленная тыква с чистой родниковой водой, поверхность которой пристально рассматривал король. Давным-давно, когда Лобенгула жил в пещерах Матопо с белой девушкой Саалой, безумный старый колдун учил его искусству смотреть в тыкву. Очень редко, после многих часов сосредоточенного вглядывания в прозрачную жидкость, Лобенгула видел проблески будущего, лица и события, но даже тогда они были туманными и расплывчатыми. Покинув Матопо, он потерял и этот скромный дар. Иногда отчаяние вынуждало его вновь обратиться к тыкве, хотя никогда, в том числе сегодня ночью, ничего не двигалось под ровной поверхностью чистой воды, а сосредоточиться никак не удавалось. Сегодня у него не выходили из головы слова умлимо.

Пророчица всегда говорила намеками, ее советы звучали как загадки и часто повторялись. Во время пяти последних визитов в пещеру колдунья говорила о «звездах, сияющих на холмах» и «солнце, сверкающем в полночь». Лобенгула и его старшие вожди изо всех сил пытались понять эти слова, разгадать скрытое в них значение, но так ничего и не поняли.

Лобенгула отодвинул бесполезную тыкву и улегся на меховую подстилку, раздумывая над третьим пророчеством, которое сделал каркающий вороний голос со скалы над пещерой: «Прислушайся к мудрым словам лисицы, а не лиса».

Он обдумывал каждое слово по отдельности, потом все вместе, поворачивая их так и этак.

К рассвету осталось одно-единственное решение: все остальные были за ночь отброшены. Кажется, пророчица в кои-то веки дала однозначный совет – оставалось лишь выяснить, какая женщина подразумевалась под «лисицей».

Лобенгула по очереди вспомнил своих старших жен – их интересы ограничивались заботой о детях и безделушками, которые привозили в Булавайо торговцы.

Родную сестру, Нинги, Лобенгула любил, потому что она связывала его с матерью, которую он едва помнил. Однако в трезвом состоянии Нинги была глупой коровой, вспыльчивой и жестокой. Накачавшись шампанским и коньяком, она сначала глупо хихикала, потом непроизвольно мочилась и впадала в ступор. Вчера Лобенгула больше часа разговаривал с сестрой – смысла в ее словах почти не было, и ничего из сказанного не имело никакого отношения к тому, что от него так настойчиво требовали Лодзи и его эмиссары.

В конце концов Лобенгула вернулся к тому, что с самого начала считал ключом к разгадке пророчества умлимо.