Ещё можно было махнуть на прощание рукой и вбежать в прохладный холл станции, но такой выход показался мне вдруг безумным и совершенно не нужным расточительством. Я остановилась, глядя в горящие чёрные глаза настоящего ормийца, в которые нельзя смотреть благоразумным женщинам. Я чувствовала, что сгораю в их ночном пламени, что плавлюсь, теряю волю и уношусь куда-то. Я сделала шаг, потом ещё один, потом, уже не считая шагов, решительно направилась к нему. Подойдя вплотную, я сняла сумку и перекинула ремень через его плечо.
— Знаешь, — проговорила я, — наверно будет лучше, если я останусь.
Он победно улыбнулся и, обняв меня за плечи, прижал к себе. А я, наконец-то, вспомнила, что такое Седьмое Небо.
ХVII
Те три дня на Изумрудной пронеслись, как волшебный сон. Теперь уже я гуляла в лёгкой короткой тунике, украсив волосы цветами, по извилистым дорожкам тропических садов, держа под руку потрясающего мужчину, на которого оборачивались проходившие мимо женщины. Теперь уже я сияла от гордости и счастья, ловя восхищенные взгляды молодых красавцев в офицерской форме. Теперь это всё было со мной, с нами. Мы целыми днями бродили по бесконечным пляжам и душистым рощам, целовались в тени раскидистых вековых деревьев и причудливых беседок, сидели в маленьких кафе на уступах скал и на берегу океана. По ночам, когда сказочные зелёные луны выплывали на беззвездный чёрный небосвод и на полянах в кругу красноствольных эвкалиптов загорались оранжевые огни костров, мы кружились в бешеном ритме танца, и я никак не могла понять, отчего же так кружится голова, от лавандового вина, от возбуждающего гула барабанов или от глаз и губ Лонго. Потом мы в обнимку уходили на пустынные тёплые пляжи или вглубь спящих джунглей, где можно было прилечь на мягкую траву, и слушать, как звенят водопады. Рано утром мы просыпались и прозрачно-зелёные небеса распахивали перед нами двери нового дня, горячего, как лучи утреннего солнца по имени Джеф, и нежного, как лепестки голубых лотосов на чёрной глади чистых озёр.
Это было чудное время. Даже небольшие инциденты, скорее, веселили, чем причиняли неприятности. На второй день Лонго ни с того ни с сего вдруг приревновал меня к какому-то сержанту с Алкора и едва не спустил его в небольшой водопад. Лишь мои слёзные мольбы и заверения в вечной любви и верности предотвратили такой исход. Но он не успокоился, пока сержант не познакомил нас со своей белокурой невестой. Потом мы сидели вчетвером на террасе ресторана и смотрели на чаек. Вскоре алкорцы куда-то исчезли, и мы снова остались вдвоём, как мне казалось, на всей планете.
Третий день подходил к концу. Рыжие огни костров полыхали за моей спиной. Грохот барабанов нёсся вдогонку. В крови бродил хмель, и я ушла к берегу океана, по которому пробегали три изумрудных дорожки блесток, рассыпанных лунами. Песок был тёплый и мягкий, как бархат. Я бросилась на него и замерла, раскинув руки и прижавшись щекой к шелковистому песку. Сзади послышались лёгкие быстрые шаги. Я поспешно перевернулась на спину. Лонго подошёл и сел рядом.
— Почему ты сбежала? — спросил он.
— Потому что я устала, — ответила я, глядя в небо.
— Жаль, а ночь только началась.
— Я устала не от ночи, а от людей, — рассмеялась я. — Мне хотелось побыть с тобой, Лонго.
Он улыбнулся и нагнулся к самому моему лицу. Я смотрела в его жаркие глаза и гладила густые жёсткие волосы.
— Лонго… Твоё имя как музыка… — шептала я. — Почему ты сразу не сказал, что тебя зовут Лонго?
— Что бы изменилось?
— Не знаю. Когда я произношу твое имя, моя душа заходится от нежности. Я безумно люблю тебя. Наверно, даже слишком… Мне давно ни с кем не было так хорошо, как с тобой.
— Мне тоже, — проговорил он. — Знаешь, время от времени я прилетаю сюда, чтоб влюбиться до беспамятства, окунуться с головой в водоворот страсти и через три дня умчаться на мой серый неуютный Клондайк, увозя в сердце тепло любви и горечь прощания. А сейчас мне мало этих трёх дней. Я не хочу улетать. И мне кажется, не захочу никогда.
Он вздохнул, чуть отодвинулся и опустил голову мне на грудь.
— Я не хочу, чтоб ты улетал, — прошептала я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. Я уже знала, что он ответит.
— Мой звездолёт отбывает завтра в полдень. Послезавтра я должен быть в участке.
— Я не хочу расставаться с тобой, — заявила я.
— Ты плачешь?
— Да, но это я зря, — я быстро села. Он сидел рядом, печально глядя на меня.
— Конечно. Не плачь. Всё будет хорошо.
Он обнял меня и губами вытер слёзы, бежавшие по моему лицу.
— Улыбайся!
Я улыбнулась.
— Я не буду плакать, мой любимый. Я ещё долго не буду плакать, потому что я поеду с тобой, на твой Клондайк. Посмотрим, какой он тогда будет серый и неуютный.
— Ты шутишь? — вздохнул он. — Клондайк — это тюрьма, населенная преступниками.