Лучший мир

– Чепуха. Никто в меня не стрелял, Таточка. Это след о-от… одной операции. Вполне безопасной.

Надя несколько мгновений сверлила его взглядом, а затем обмякла и снова прильнула к его груди.

– Ох, Йося, какой же ты…

Сталин же лежал и молча улыбался. Всё-таки он любил свою жену. Свою нежную серну с большими и влажными глазами… Да и разговор получился удачный. И не соврал ни в чём – с книгами в будущем действительно было не очень. Имеется в виду с настоящими, бумажными. И нужная информация оказалась удачно подброшена. С этим шрамом прям всё хорошо получилось. Точно же она с кем-нибудь поделится, заботливая моя. И хорошо. И ладно. Пусть версия о его «болезни», из-за которой он якобы был вынужден, так сказать, выпасть из жизни на целый год, получит ещё и такое развитие. Явно же вокруг Татьки немало посторонних ушей вертится…

Следующий день начался с текучки. Иосиф Виссарионович, до самого вечера не разгибаясь, работал с документами, которых накопились настоящие горы. Нет, ничего неотложного, все текущие вопросы решались в рабочем порядке, но ему всё равно требовалось ознакомиться с тем, какие решения и кем были приняты и кого назначили ответственными за их исполнение. Ну, чтобы знать, с кого спрашивать…

А около полуночи на Ближней даче наконец-то собрался узкий круг «посвящённых». Не все, нет. Только, так сказать, «масоны высшего градуса». Киров, Бухарин и Фрунзе…

– Ну что, Коба, расскажешь о путешествии? – весело поинтересовался Бухарин, когда они расселись вокруг стола и приступили к ужину.

– А что рассказывать? – усмехнулся Сталин. – Все нормально. Молодцы. Справились и без меня.

Киров и Фрунзе слегка расслабились, а в глазах Бухарина сначала мелькнуло удивление и лишь потом понимание.

– А-а-а, так ты о…

Иосиф Виссарионович усмехнулся.

– А если серьёзно, то действительно молодцы. Нет, ошибки, конечно, есть, но небольшие. И вполне объяснимые. То есть совершённые на основании той информации, которая была вам доступна в момент принятия решения. И часть из них вы довольно быстро купировали. Ну а часть… увы, абсолютно всегда поступать верно может только Господь. Человеку это по определению недоступно.

– А ты изменился, Коба, – задумчиво произнёс Фрунзе. – И заметно. Речь, жесты… как бы это не принесло дополнительных проблем.

– Я знаю. – Сталин досадливо нахмурился. – Сегодня весь день себя буквально за штаны держал, лишь бы что не ляпнуть. А с вами вот расслабился.

– С нами можно, – улыбнулся Киров.

– Но не нужно, – сердито отозвался Сталин. – Нельзя давать себе слабину…

Разговор затянулся далеко за полночь. Соратников интересовало всё. Даже самые незначительные детали. Впрочем, чего уж там, его самого по первому времени поражали всякие мелочи типа обогреваемых тротуаров в городах или крошечных песчинок-идентификаторов, имплантированных в руку между большим и указательным пальцами (именно там оказалось место, где эта песчинка и наиболее укрыта от повреждений, и практически совершенно неощутима), с помощью которых можно было как купить любой товар в магазине, так и расплатиться за проезд в автобусе, трамвае, метро и даже самолёте. Этакий невесомый и практически не ощущаемый кошелёк, который всегда с тобой. Потому что даже отрезать руку бесполезно. Ибо он, сволочь такая, ещё и паспорт с правами и страховкой. И идентификация идёт сразу по нескольким каналам, один из которых – распознавание лица. Приложил руку к считывателю, глянул в глазок встроенной камеры, если совпало с тем, что зашифровано в цифровом виде на песчинке, и система убедилась, что это ты – всё нормально! Получи, что хотел, от права проезда в трамвае или метро или там ботинок либо мороженого и до справки о здоровье или записи в очередь на операцию. Не распознали – хрен чего сделаешь. У него такая тоже до сих пор в руке осталась… И подобных мелочей, напрочь меняющих не только обыденный язык, но и даже привычные и ставшие естественными ежедневные движения рук, ног и головы, не единицы и даже не десятки, а сотни и тысячи. Так что конструктивного разговора в этот раз, считай, и не получилось. Только ответы на вопросы. Когда первый интерес оказался удовлетворён – за окном уже серело…