Да уж, будущее оказалось… странным. И счастья там точно было ничуть не больше, чем в настоящем. Да как бы даже и не меньше. Потому что счастье – это эмоция, чувство, ощущение, а они иррациональны по своей сути. Эмоции же там, в будущем, у большинства людей отчего-то были в основном негативные. И этого он первое время просто не мог понять. Потому что будущее было невероятно, немыслимо, ошеломляюще богато и обустроено. И это богатство чувствовалось буквально во всём. А как иначе, скажите мне, оценивать те же никелированные краны в туалетах? Или хромированные ручки дверей и бамперы большегрузных автомобилей? Ведь Иосиф Виссарионович ясно помнил времена, когда тот же Серго распределял эти металлы среди предприятий советской промышленности едва ли не по килограммам. В лучшем случае по тоннам. Как важнейшее стратегическое сырье! Или личный достаток? Он вырос среди людей, дети которых носили по наследству от старшего к младшим единственную рубашку, годами чиня её и наставляя заплатки, так что уже третий-четвёртый ребёнок вполне мог щеголять рукавами, сделанными из ткани, ни по цвету, ни по фактуре, а то и по материалу не совпадающей с той, из которой была сшита рубашка. Они месяцами питались пустой бобовой похлёбкой, потому что денег на то, чтобы купить мяса или фруктов, даже в сезон, когда они стоили копейки, просто не было… Он ведь почему так любил шашлык? Потому что в детстве шашлык был для него несбыточной мечтой, чем-то волшебным, небесной амброзией, ибо семья сапожника-алкоголика и работницы-подёнщицы могла позволить себе мясо дай бог несколько раз в год. Небольшой кусочек. Дешёвый. С костями и жилами. Из которого точно не получится нормального шашлыка. Так что он всё равно шёл в похлебку. И тогда они ели мясную похлебку. Вы только вслушайтесь в это волшебное словосочетание – мясная похлёбка! Это же волшебная еда!!! Так что ребёнком он жутко завидовал тем людям, проходя мимо двора которых он чувствовал незабываемый, волшебный, пьянящий запах запечённого на углях мяса. Это люди могли есть чистое мясо! А мусор? Тысячелетиями человечество пользовалось всем, что оно способно было произвести, до упора, до крайнего предела, до кусочков и черепков! Ту же одежду вынашивали до того момента, когда она превращалась в одну большую заплату. Но и после этого её не выбрасывали, сначала используя в качестве тряпок для вытирания пыли и мытья полов, а потом сдавая остатки за копеечку малую старьёвщику «на бумагу»[147]. Из оставшихся от кройки и шитья лоскутков шили лоскутные одеяла. Полусгнившая солома с крыш шла по весне на корм скоту. Ножи точились и точились, пока лезвие не превращалось в узкую полоску вдоль обуха, но и после этого их не выбрасывали, приспосабливая в качестве шила. Всё до крошки шло в дело и использовалось до полного износа. До превращения в сплошные дыры и обломки. Именно поэтому культурный слой в городах, то есть местах массового скопления людей, в течение тысячелетий нарастал дай бог на миллиметр в год… В будущем же одна Москва производила за этот же год почти четыре миллиона тонн мусора. То есть если разделить площадь Москвы на объём производимого мусора, то получится, что на каждый квадратный километр в год приходится почти по полторы тысячи тонн. Или по тонне на каждые семь квадратных метров. Вслушайтесь в эти цифры! На площадь размером с кухоньку улучшенной хрущёвки – тонна мусора в год! Сколько лет понадобилось бы для того, чтобы гора мусора похоронила под собой стены Кремля? Ну, с учётом того, как быстро нарастали эти мусорные потоки… И что это был за мусор? Кто вообще сегодня, в тридцать седьмом, может, скажем, себе представить такую вещь, как ОДНОРАЗОВЫЕ канистры для стеклоомывателя или питьевой воды?! Иосиф до сих пор помнил кувшин для воды, который был в доме его матери. Совсем новым он его никогда и не видел. Только с отбитым горлышком. Затем с треснувшей ручкой. Потом вообще без ручки. А когда появилась трещина в стенке, мать регулярно, раз в неделю, замазывала её свежей глиной и ставила на ночь на полку сушиться. Ну не было у матери денег, чтобы купить новый. Да они революцию делали, чтобы каждый ребёнок каждый день мог иметь на завтрак стакан молока, а раз в неделю, в воскресенье, есть мясо и по праздникам даже белую булку. Это считалось достойным и справедливым, и ни на что большее никто особенно не рассчитывал…