Луг

– Машина ждет! Как отсюда выбраться?

Продюсер обходит кучу обломков, потом шагает прямо по развалинам, отбрасывая ногой доски, опираясь на стояки и гипсовые фасады. Сверху сыплется пыль.

– Осторожно!

Продюсер спотыкается. Облака пыли, лавина кирпичей… Он качается, теряет равновесие, старик подхватывает его и тянет вперед.

– Прыгайте!

Они прыгают, за их спиной с грохотом рушится половина дома, превращается в горы досок и рваного картона. В воздух поднимается огромный пылевой цветок.

– Все в порядке?

– Ничего, спасибо. – Продюсер глядит на развалившееся строение; пыль оседает. – Кажется, вы меня спасли.

– Что вы. Большинство кирпичей из папье-маше. В худшем случае получили бы несколько ссадин и синяков.

– Все равно спасибо. А что это за строение рухнуло?

– Нормандская башня, ее здесь поставили в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Не ходите туда, она еще не вся обвалилась.

– Я осторожно. – Продюсер медленно подходит к макету. – Господи, да я всю эту дрянную постройку одним пальцем могу сковырнуть. – Он упирается рукой, постройка накреняется, дрожит, скрипит. Продюсер стремительно отступает. – Ткни – и рухнет.

– И все-таки вы этого не сделаете, – говорит ночной сторож.

– Не сделаю? Подумаешь, одним французским домом больше или меньше, когда столько уже снесено.

Старик берет его за руку:

– Пойдемте взглянем с той стороны.

Они обходят декорацию.

– Читайте вывеску, – говорит Смит.

Продюсер щелкает зажигалкой, поднимает ее, чтобы было видно, и читает:

– «Первый национальный банк, Меллин-Таун».

Пауза.

– Иллинойс, – медленно заключает он.

Высокое строение освещено редким светом звезд и мягким светом луны.

– С одной стороны, – руки Дугласа изображают чаши весов, – французская башня. С другой, – он делает семь шагов влево, потом семь шагов вправо и все время смотрит, – Первый национальный банк. Банк. Башня. Башня. Банк. Черт побери.

– Вам все еще хочется свалить эту французскую башню, мистер Дуглас? – с улыбкой спрашивает Смит.

– Постойте, постойте, не спешите, – говорит Дуглас.

Он внезапно начинает видеть стоящие перед ним строения. Он медленно поворачивается, глаза смотрят вверх, вниз, влево, вправо, изучают, исследуют, примечают, снова изучают. Продюсер молча идет дальше. Двое людей проходят через города на лугу, ступают по траве, по диким цветам, идут к развалинам, по развалинам, сквозь развалины, пересекают нетронутые бульвары, селения, города.

Они все говорят и говорят, пока идут. Дуглас спрашивает, сторож отвечает, Дуглас снова спрашивает, и сторож отвечает.

– Что это?

– Буддийский храм.

– А с обратной стороны?

– Лачуга, в которой родился Линкольн.

– Здесь?

– Церковь Святого Патрика в Нью-Йорке.

– А с другой стороны?

– Русская православная церковь в Ростове.

– А это что такое?

– Ворота замка на Рейне.

– А за воротами?

– Бар в Канзас-Сити.

– А там? А там? А вон там? А это что? – спрашивает Дуглас. – Что это? А вон то? И то?

Они спешат, почти бегут, перекликаясь, из города в город, они и тут, и там, и повсюду, входят и выходят, карабкаются вверх, спускаются вниз, щупают, трогают, отворяют и затворяют двери.

– А это, это, это, это?

Сторож рассказывает все, что можно рассказать.

Их тени летят вперед по узким переулкам и широким проспектам, что кажутся реками из камня и песка.

За разговором они описывают огромный круг, обходят весь участок и возвращаются к исходной точке.

Они снова примолкли. Старик молчит, так как сказал все, что следовало сказать, продюсер молчит, так как слушал, примечал, обдумывал и прикидывал. Он рассеянно достает портсигар. Целая минута уходит на то, чтобы его открыть, думая о своем, и протянуть ночному сторожу.

– Спасибо.

Они задумчиво прикуривают. Выпускают дым и смотрят, как он тает в воздухе.

– Куда вы дели ваш проклятый молоток? – говорит Дуглас.

– Вот он, – отвечает Смит.

– И гвозди захватили?

– Да, сэр.

Дуглас глубоко затягивается, выпускает дым.

– О’кей, Смит, давайте работайте.

– Что?!

– Вы слышали. Почините сколько сможете, сколько успеете. Всего уже не поправишь. Но коли найдете поцелее, получше на вид – сколачивайте. Слава богу, хоть что-то осталось! Да, не сразу до меня дошло. Человек с коммерческим чутьем и хоть каплей воображения, сказали вы… Вот где мирный край, сказали вы. Мне следовало это понять много лет назад. Ведь это оно, все, что надо, а я, словно крот, не видел, такой возможности не видел. У меня на пустыре Всемирная федерация – а я ее громлю! Видит бог, нам нужно побольше помешанных ночных сторожей.

– Это верно, – говорит сторож, – я уже состарился и стал чудаковат. А вы не смеетесь над старым чудаком?