Луиза Вернье

Уже стали показываться лондонские пригороды с лесом дымовых труб, когда Роберт неожиданно очнулся от дремоты. Он сел, поправил шейный платок и взволнованно одернул манжеты. Потом бегло поглядел в окна на проплывающий пейзаж, чтобы определить, где они проезжают. Роберт стал вдруг похож на мальчика, на провинившегося школьника, который возвращается домой с плохими отметками. С тех пор, как они приплыли в Дувр, он говорил с ней только по-английски, и она отвечала ему по-английски. Так теперь будет всегда, но она не допустит, чтобы ее сын забыл свой родной язык, с ним она всегда будут говорить по-французски.

— Я должен тебе кое-что сказать, Луиза. Наверное, я должен был сказать это еще до отъезда из Франции.

Ее кольнуло недоброе предчувствие.

— Что такое?

— Э-э-э… В общем, дело вот в чем. Мои родители считают, что Поль Мишель — мой сын.

Она решила, что он сделал это из добрых побуждений. Теперь ее сын — и его сын.

— Это очень благородно с твоей стороны, но недальновидно. Ведь твои родители сразу поймут, что мальчик родился до твоего приезда в Париж. Ему было три недели, когда ты стал работать у Гажелена. Они-то ожидают увидеть грудного младенца или ребенка, которому чуть больше года.

Он снова откашлялся.

— Не беда. Я и раньше бывал в Париже. Причем дважды. Просто я не мог сказать им, что мы все это время были женаты, ты же держала меня в подвешенном состоянии. Когда я приезжал домой, то уже пытался подготовить их к свадьбе. Когда я дал телеграмму, в которой сообщал, что мы собираемся пожениться, пришлось приврать, что у нас с тобой уже есть ребенок.

Ей вовсе не понравилось, что с ней говорят таким покровительственным тоном, но Роберт очень волновался, и ей захотелось постараться его успокоить.

— Ничего страшного, — терпеливо проговорила она.

— Просто мои родители дьявольски узколобые. Я еще не знаю, какой прием они тебе устроят. Я должен был тебя предупредить.

— Смею надеяться, что я им понравлюсь и они будут достаточно доброжелательны. В любом случае, как только они увидят Поля Мишеля, то сразу же его полюбят, я в этом не сомневаюсь.

Но он не разделял ее материнской слепой любви к своему сыну и смотрел на нее с большим сомнением.

— На это даже не рассчитывай. Моя мать никогда не занималась ни мной, ни моей сестрой Агнес, и до восьми лет я чаще виделся с няней и гувернанткой. Потом меня отправили в школу, и на этом наши с ней взаимоотношения более или менее прекратились. Отец всегда считал, что детей лучше видеть, но не слышать, и по малейшему поводу поколачивал меня тростью. Он не станет гордиться внуком, который был зачат вне брака, а моя мать просто умрет, если правда выйдет наружу. Можешь не сомневаться, что, увидев Поля Мишеля, все будут считать, что мы уже три года женаты.

Поезд с громким шипением начал замедлять ход, и в окне показалась одна из платформ большой сводчатой станции Лондон-Бридж. Роберт снял с полки шляпу и дал указания носильщику. Луиза задумчиво спустилась на перрон с Полем Мишелем на руках. Ей навязали ложное положение, и вся ее природа восставала против этого, но ради Роберта она должна через это пройти.

Их встретил скромно одетый слуга из дома Престбери. Они сразу же направились к семейному экипажу, который дожидался их на площади перед вокзалом.

Луиза с большим интересом разглядывала Лондон. Она то и дело спрашивала Роберта про то или иное величественное здание, про обвешенное лесами здание парламента, которое находилось на реконструкции, про запруженные народом и экипажами улицы и площади. Когда они выехали на Пикадилли, она стала искать взглядом «Свои и Эдгар», где Уорт проходил свое обучение. Она решила, что посетит его при первой же возможности. Роберт, ссутулившийся в углу своего сиденья, толком ничего не рассказал про городские достопримечательности, отделываясь небрежными ответами и беспрестанно кусая губы. Ее утешало, что он так волнуется, не зная, как примут француженку его родители, но кислая мина мужа действовала на нее угнетающе.

Они подъехали к большому и приятному на вид дому с террасой, перилами и выскобленными добела ступеньками, со сверкающими на солнце медным колокольчиком и скребницей. Он располагался на площади, рядом был большой сад. Должно быть, экипаж высматривали в окно. Дворецкий почти сразу же отворил парадную дверь. Луизе показалось, что за ней подглядывают из-за кружевных занавесок на втором этаже, пока с Полем Мишелем на руках она поднималась вслед за Робертом по ступенькам.

Дом поразил ее своей мрачностью. Пахло мастикой из пчелиного воска, графитом и льняным маслом. Все вокруг сверкало. Не самое подходящее место для ребенка. Роберт назвал дворецкого Меррифилдом.[3] Эта фамилия Луизе показалась мало подходящей для столь угрюмого субъекта. Дворецкий обратился к ней на почти безупречном французском:

— Надеюсь, вы хорошо добрались, мадам. Почту за честь служить вам в этом доме.

Только она начала благодарить его за учтивость, как ее прервал донесшийся с лестницы голос:

— Никакой бонапартистской болтовни в моем доме! В нашей великой стране мы говорим по-английски, мадам.