Луиза Вернье

— Как-то на прошлой неделе я надела самое невзрачное платье и шляпку, — со стоном сказала она Луизе за чашкой кофе, — но не прошла и нескольких шагов, как на меня стали кричать какие-то грубияны. По счастью, ко мне подоспел на помощь Жан Филипп, который отогнал их, но я очень испугалась. — Наверху послышались какие-то стуки, и Мари объяснила: — Мы решили устроить госпитали на всех остальных этажах. Сейчас швеи заняты в основном тем, что делают повязки и подрубают постельное белье. Иначе у них вообще не будет никакой работы. Но Чарльз все равно намерен платить жалованье всем своим тысяча двумстам сотрудникам, пока все не придет в норму. Я, говорит, знаю, что это такое — быть нищим и голодным в Париже, и не допущу, чтобы это произошло с кем-нибудь из моих служащих.

Луиза улыбнулась про себя, подумав, что и она, и Уорт вспомнили одно и то же.

— Я с радостью поработаю сиделкой, — заявила Луиза. — Я уже купила себе женевскую повязку с красным крестом, несколько фартуков и чепчик. Ну а пока я готова оказать любую посильную помощь.

— Это было бы замечательно, — обрадовалась Мари.

На следующий день Национальная гвардия предприняла первую вылазку против прусских войск. Противник укрепился прочно, французы понесли тяжелые потери. Первых раненых, доставленных в здание номер семь, заносили в роскошный салон, откуда поднимали по лестнице на верхние этажи. Те, кто был в сознании, недоверчиво моргали на своих носилках при виде всей это роскоши и позолоты, а мягкие ковры притупляли боль, заглушая звуки, все это казалось просто непостижимым после вони, грязи, криков и смерти. Это была лишь первая партия раненых, которым суждено было либо поправиться, либо умереть там, где прежде думали только о красоте и элегантности.

Луиза посылала письма Полю Мишелю и Уиллу почтовыми аэростатами, которые улетали ночью, но из-за смены направления ветра всегда возвращались другим маршрутом, так что новости в город приносили почтовые голуби. Ничего хорошего не предвиделось. Еще несколько городов сдались на милость победителю. Париж предпринял еще одну вылазку, унесшую с собой множество жизней, и не было картины ужасней, чем фургоны с ранеными французами, катившие по Елисейским Полям.

В канун нового 1871 года Уорт, не обращая внимания на мороз, отправился в церковь Святой Клотильды вместе с Мари и сыновьями. Он ежегодно совершал это паломничество, к которому позднее привлек жену и детей, и они все ездили в этот пустынный храм. Три четверти часа по своим золотым часам — ни больше, ни меньше — Чарльз выделял на то, чтобы полностью отдаться духовным размышлениям и мысленно возблагодарить Господа за все те блага, которыми он наделил его и его семью. Потом он поднимался, преисполненный сил, и первым выходил из церкви. Они спускались с крыльца, когда Жан Филипп заметил знакомую фигуру, согнувшуюся под тяжестью холщового мешка с щепками.

— Это же мадам Престбери! — воскликнул он, торопливо сбежал по ступенькам и ринулся ей навстречу. Остальные смотрели, как она с удивлением и благодарностью стащила с себя мешок, который он переложил на свои широкие молодые плечи. Следом за ним к ней подошли Мари, Уорт и Гастон.

— Ты что, каждый день таскала на себе такие тяжести, прежде чем приходить к раненым? — взволнованно спросила Мари.

Луиза с улыбкой пожала плечами, объяснив, почему это необходимо. Мари немедленно настояла на том, чтобы Катрин перенесли к ним. В их доме есть еще две-три свободные комнаты, а угля и дров хватит на всю холодную зиму.

В тот же день Катрин, которая еще не могла ходить, перенесли на носилках в теплые и уютно обставленные комнаты, предложенные Мари. Для Луизы это было огромным облегчением, к тому же дальновидность Мари спасла им обеим жизнь, потому что, когда четыре дня спустя пруссаки все-таки приступили к обстрелу города, дом, в котором они с Катрин до этого жили, одним из первых был разрушен до основания.

Обстрел продолжался весь день и возобновился утром. Теперь немецкие орудия были направлены на другой сектор города, и скоро всем стало ясно, что враги не намерены пощадить ни единого участка Парижа и пределах досягаемости. Противник безжалостно обстреливал церкви, больницы и школы. Улицы и парки были изрыты огромными воронками, залпы орудий и вой снарядов чередовались с упрямым постоянством. И в разгар этой бойни коммунарские агитаторы пытались настроить население против правительства, чтобы его место заняла Коммуна. Уорту пришлось выйти на рю де ля Пэ, чтобы сорвать красные плакаты, наклеенные на стены его ателье.

— Бандиты! — бушевал он. — Красные бандиты! — Он по-прежнему испытывал преданность и симпатию к низложенному императору, который все еще был в плену, и к исчезнувшей императрице. Уорт решил, что каждый год, до конца ее или своих дней, будет высылать Евгении в изгнание букет французских фиалок.