Лука (ЛП)

— Попасть в тюрьму — это цена. Получить несколько синяков после драки — это цена. Ты не просто убил его, ты зарезал его в доме, который мы покупали вместе — в доме, где тебя всегда принимали как друга.

Она сделала еще один шаг, ее взгляд переместился на его руку, небрежно свисающую с комода. Его пальцы опустились слишком далеко. Без сомнения, у него в комоде лежал пистолет, и, если она не возьмет себя в руки и не прикусит язык, он убьет ее так же легко, как убил Дэвида.

— Вечно этот чертов друг, — пробормотал он. — Я думал, когда Дэвид уйдет, мы наконец будем вместе. Но нет. Ты должна была пойти и раздвинуть ноги для этого гребаного гангстера.

Его лицо стало уродливым, красивые черты скривились в хмурой гримасе. — Вечно вмешивающего в мои дела. Всегда находящегося в неподходящем месте и в неподходящее время. Я нанял албанцев, чтобы напугать тебя, а когда пришел присмотреть за тобой, он был там, черт возьми. Но он получил свою расплату. Я убил его друга в качестве предупреждения, и сегодня ночью я прикончу и его.

Сердце Габриэль сжалось в груди. После смерти Дэвида, она снова и снова представляла себе этот момент.

Удовлетворение от того, что наконец-то получит ответы. Освобождение, которое она получит, выплеснув свой гнев и боль. Облегчение, которое она почувствует, когда нажмет на курок. Но она не чувствовала ничего подобного, и у нее не было желания стать таким чудовищем, каким был он, и провести жизнь, которую она только начала жить, в тюрьме. Вместо этого горе схватило ее за горло. Ей было больно, что Дэвид умер, зная, что его самый близкий друг предал его, и что Джефф позволил ревности, жадности и гневу уничтожить его таким ужасным, извращенным способом.

— Я всегда хотел быть с тобой, — с горечью сказал Джефф.

Ее руки сжались в кулаки, и она с трудом выдавила слова из комка в горле.

— Я была беременна. Три месяца. Мы планировали рассказать об этом тебе в выходные. Мы были так взволнованы. Дэвид купил твое любимое шампанское. Я собиралась испечь торт и написать на нем «Дядя Джефф». Потом он умер, и травма была слишком сильной. У меня случился выкидыш. Ты отнял у меня их обоих. Ты забрал все.

Его лицо разгладилось, превратившись в бесстрастную маску.

— Мне очень жаль, — сказал он таким же пустым голосом, как и его безэмоцианальное лицо. — На самом деле. Но именно это и происходит, когда ты делаешь неправильный выбор. И ты сделала еще один неправильный выбор, когда предпочла этого бандита мне.

— Нет, это ты меня прости. — Теперь она была всего в нескольких шагах от двери, но, переступив порог, попадет прямо на линию его огня. — Даже после того, как ты забрал все, я нашла то, чего у тебя никогда не будет. Любовь.

— Любовь? — горько усмехнулся он. — Посмотри, что дала мне любовь. Друга, который предал меня. Женщину, которая отвергла меня. Все, что у меня сейчас есть — это жизнь, которую я создал из пепла. Я не могу позволить тебе забрать это у меня, Габи. Это все, что у меня осталось.

Он вытащил из комода пистолет, и мир замер.

* * *

— Сейчас! — крикнул Фрэнки, пиная дверь.

Собрав последние силы, Лука бросился внутрь. Он мгновенно оценил эту сцену.

Джефф. Пистолет. Габриэль.

Он бросился между ними как раз в тот момент, когда выстрел расколол воздух.

Боль пронзила его грудь, и он рухнул на землю.

Блядь.

Только не снова.

Двадцать девятая

Рай.

Он должен быть в Раю.

В Раю были ангелы. Ангелы с прекрасными улыбками.

Лука не мог вспомнить, когда в последний раз женщина улыбалась ему так, как сейчас улыбался ангел на соседней кровати.

Ну, кроме Габриэль. Но она чувствовала себя несчастной в машине скорой помощи по дороге в больницу и еще более несчастной, когда сотрудники отделения неотложной помощи увезли его в операционную.

Улыбнется ли она теперь, когда он окажется в Раю?

Его рука скользнула к груди, где врачи и медсестры прикрепили различные трубки и провода под его отвратительным халатом в попытке спасти его. Он пытался объяснить, что не может поддерживать la bella figura (итал. — хорошее впечатление), когда его боксеры выставлены на всеобщее обозрение, и ему нужно что-то более соответствующее его достоинству, чем больничный халат. Даже Габриэль согласилась.

Ее лицо было мокрым от слез, когда с него сняли брюки и накинули халат. Он хотел бы увидеть ее улыбку в последний раз. Он также хотел бы умереть в своей одежде.

Скучаю по тебе.

Он моргнул, чтобы прояснить зрение, и сфокусировал взгляд на ангеле, который сидел на больничной койке в другом конце комнаты. Ее глаза были голубыми, как бесконечное небо, а волосы — золотыми от солнечного света, струившегося как сквозь витражи церкви его матери.

Должно быть, кто-то замолвил за него словечко у Жемчужных Врат, потому что это было бы его заслугой, если только он провел на исповеди целый год.