Лукиан Самосатский. Сочинения

5. Направо от зрителя сидит мужчина с огромными ушами, почти как у Мидаса, и еще издали протягивает руку приближающейся Клевете. Подле него стоят две женщины: одна, по-моему, — Невежество, другая — Легковерие. С противоположной стороны подходит Клевета, бабенка красоты необыкновенной, но чем-то разгоряченная и возбужденная: весь ее вид выражает ярость и гнев; левой рукой она держит пылающий факел, а правой влечет за волосы некоего юношу, который простирает руки к небу, призывая богов в свидетели. Впереди идет мужчина, бледный и безобразный, с пронзительным взглядом, кожа да кости, как после долгой болезни. Это, по-видимому, — Зависть. Кроме того еще две женщины сопутствуют Клевете, всячески ее поощряя, наряжая и украшая. Проводник, разъяснивший мне картину, сказал, что одна из этих женщин изображает Коварство, другая — Ложь. Заканчивалось это шествие еще одной женщиной, в очень скорбном уборе, в черных растерзанных одеждах; она, думается мне, означала Раскаянье. Обернувшись назад, вся в слезах, она с крайне пристыженным видом глядела украдкой на приближающуюся Истину. Так повторил Апеллес в своей картине опасность, которую пережил.

6. Попытаемся и мы приемами эфесского живописца провести перед слушателями черты, присущие клевете, предварительно, конечно, как бы очертив ее образ некоторым определением; ибо таким образом, пожалуй, вся картина станет у нас отчетливее. Итак: "клевета есть некое обвинение, возводимое заочно, втайне от обвиняемого, и принимаемое на веру, со слов одной стороны, без возражений другой". Таков предмет нашего рассуждения. И поскольку в этом случае, как в комедии, имеется три действующих лица: клеветник, оклеветанный и тот, перед кем клевета совершается, — постольку мы рассмотрим в отдельности, что естественным образом совершается с каждым из них.

7. Первым, разумеется, если не будет возражений, мы выведем главного актера комедии, то есть создателя клеветы. Что это — не добрый человек, всем, я полагаю, понятно. Иначе он никогда не сделался бы виновником бедствий для своего ближнего. Нет, людям честным свойственно пользоваться доброй славой и слыть благомыслящими на основе того, что сами они делают хорошего для своих друзей, а не того, в чем они неправдиво обвиняют других, возбуждая против них ненависть.

8. Далее: легко понять, что клеветник — несправедлив, беззаконен, нечестив и опасен для тех, кто с ним имеет дело. Действительно, кто не согласится, что соблюдение полного равенства — без стремления к какому бы то ни было преимуществу — составляет достояние справедливости, а неравенство и стремление к преимуществу — несправедливости. А разве тот, кто пускает в ход клевету против отсутствующих, не своекорыстен, когда он целиком присваивает себе слушателя, овладевает заранее его ушами и, преграждая к ним все пути, делает их совершенно недоступными для всякого последующего слова, поскольку они уже вперед заполнены клеветой? Это — проявление крайнего беззакония. Так сказали бы и лучшие из законодателей, Солон, например, или Дракон, заставившие судей приносить клятву в том, что они будут одинаково прислушиваться к обеим сторонам и равно благожелательно относиться к тяжущимся, пока доводы одного, сопоставленные с доводами другого, не окажутся слабее или сильнее. Они считали, что до разбора оснований, выдвигаемых защитой против обвинения, приговор будет делом преступным и нечестным. Да, мы можем сказать, что сами боги вознегодовали бы, если бы мы предоставляли обвинителю возможность безбоязненно говорить, что ему захочется, и, заградив уши перед обвиняемым или заткнув ему рот, стали бы выносить решение, подчинившись словам того, кто говорил первым. Таким образом всякий признает, что клевета возникает не по правде, не по закону, не согласно судейской клятве. Если же кому-нибудь кажутся не заслуживающими доверия законодатели, требующие таких справедливых и нелицеприятных решений, то я решаюсь сослаться в подтверждение моих слов на замечательного поэта, у которого мы находим по этому вопросу превосходное высказывание, скорее даже закон. Он говорит:

Суд, не суди, пока тот и другой свое слово не скажут.

И поэт понимал, очевидно, что при множестве совершающихся в жизни несправедливостей не сыскать другой, худшей и беззаконнейшей, чем осуждение кого-нибудь без разбора дела, без предоставления слова обвиняемому. Но как раз это и старается всячески сделать клеветник, без разбирательства подводя оклеветанного под гнев того, кто внимает клевете, и отнимая возможность защиты скрытностью обвинения.