Лукиан Самосатский. Сочинения

Так, заметив, что властелин — ревнив, они заявляют: "Такой-то кивнул за обедом твоей жене и, поглядев на нее, застонал жалобно, да и Стратоника к нему не слишком неприязненна", — и вообще в этом случае клеветнические измышления имеют содержанием любовные дела и супружескую неверность. Если же власть имущий окажется поэтом и по сему поводу очень высоко мнит о себе, то нашептывается: "Зевс свидетель, Филоксен насмехался над твоими стихами, разнимал их на кусочки, говорил, что в них нет размера, что они дурно сложены". Перед человеком благочестивым и богобоязненным его друг обвиняется клеветниками в нечестии, в том, что он отвергает божественное и отрицает провидение. А слышащий все это, словно укушенный в ухо слепнем, тотчас же, разумеется, распаляется и отвращается от своего друга, не выждав точных доказательств его виновности.

15. Вообще клеветники изобретают и распространяют такие вещи, которые, как им известно, способны вызвать в слушателе наибольший гнев; узнав уязвимое место каждого, клеветники в него-то и направляют свои стрелы, в него и мечут дротики, чтобы человек, мгновенно возмущенный гневом, был уже недоступен исследованию истины. И если бы иной подвергшийся клевете и пожелал оправдаться, он не получает к тому возможности, ибо нелепый слух, как мнимая истина, уже захватил его.

16. Самым надежным видом клеветы оказывается обвинение в чем-нибудь противоречащем главной страсти властителя. Так, при дворе Птолемея, прозванного Дионисом, нашелся человек, который оклеветал платоника Димитрия в том, что он пьет воду и один из всех на празднике Дионисий не облачился в женское платье. И если бы он, приглашенный к царю, с утра на виду у всех не выпил вина, не взял в руки бубен и не стал играть и плясать в тарентинском женском наряде, — он не избежал бы гибели как человек, который не только не радуется благоденствию царя, но, напротив, придерживается враждебного ему учения и слушает злые ковы против великолепного Птолемея.

17. При Александре самое тяжелое обвинение, какое мог возвести клеветник, заключалось в том, чтобы изобличать кого-нибудь в неблагочестии против Гефестиона, в отказе воздавать ему поклонение. Дело в том, что после смерти Гефестиона Александр, движимый любовью к нему, пожелал присоединить к прочим своим великим деяниям еще одно: возвести почившего в сан бога. Немедленно, конечно, храмы воздвиглись по городам, святилища и жертвенники соорудились, жертвы стали приноситься и празднества справляться этому новому богу, и величайшей клятвой для всех стало имя «Гефестион». Если же кто-нибудь решался усмехнуться на происходящее или не проявить слишком рьяного благочестия, наказанием была положена смертная казнь. Льстецы подхватили эту мальчишескую страсть и тотчас стали еще более разжигать и раздувать ее пламя, рассказывая, что Гефестион являлся тому или другому из них во сне, исцеления разные к нему приспособляя и пророчества ему приписывая. Все это заканчивалось принесением жертвы богу-сопрестольнику и отвратителю зла. Александр же, слыша об этом, радовался, верил в самые последние выдумки и очень гордился тем, что он не только сам является другом бога, но и силу имеет создавать новых богов. И надо подумать, сколько друзей Александровых в ту пору изведали сладость Гефестионовой божественности, оклеветанные, будто они не чтут всеми признанного бога, и за это подвергнутые изгнанию и утратившие благоволение царя.

18. В это именно время и Агафокл с Самоса, военачальник Александра, очень им ценимый, едва не оказался запертым в клетку вместе со львами из-за взведенной на него клеветы, будто он, проходя мимо могилы Гефестиона, прослезился. Однако его, говорят, выручил Пердикка, поклявшийся всеми богами, и Гефестионом в том числе, будто на охоте ему воочию явился бог и повелел сказать Александру, чтобы тот пощадил Агафокла: он-де заплакал не из неверия, не как по мертвецу, но просто вспомянув об их давней взаимной привязанности.

19. Таким образом лесть и клевета находили для себя в то время широкое поприще, подлаживаясь к слабости Александра. Как во время осады города враги устремляются не на высокие, отвесные, неодолимые участки стен, но все силы двигают туда, где заметили плохо охраняемое, поврежденное низкое место, надеясь, что здесь легче всего они смогут проникнуть внутрь и овладеть городом, — так точно поступают и клеветники: едва увидят в душе человека слабую, подгнившую, доступную для нападения сторону, тотчас же двигаются сюда на приступ, подводят осадные орудия и в конце концов захватывают крепость, причем никто из защитников не успевает оказать сопротивление и даже не замечает всходящего на стены врага. Затем, раз очутившись внутри стен, враги все предают огню и мечу, жгут, убивают, изгоняют — словом, делают то, что, естественно, должно свершаться в душе, которая захвачена в плен и обращена в рабство.