Луковица памяти

Пока мы, старик со старухой — она, дородная и плотная, я, согбенный, шаркающий, — плелись по мокрому песку между Глеткау и Сопотом, а дети: Леон упорно впереди, мечтательный Лукас позади, Розана, как всегда прилежная, вышагивает на журавлиных ножках, медлительная Луиза и Ронья с лунатически уверенным взглядом — отыскивали среди водорослей крохи янтаря, — зашел разговор о публичном умирании польского Папы, которое превратилось в бесстыдное шоу.

Я назвал это «отвратительным», она — «непристойным», у меня нашлись еще более жесткие эпитеты, она проявила сдержанность, хотя могла выразиться и похлеще меня.

Потом мы вновь освежили в памяти эпизоды нашего детства, каждый со своей — противоположной — точки зрения, после чего я рассказал, как, будучи семнадцатилетним заключенным большого лагеря для военнопленных, накрывался от дождя одной плащ-палаткой вместе с моим ровесником и как мы, вечно голодные, жевали тмин за неимением другой еды.

Сестра в принципе не верит моим рассказам. Вот и теперь она недоверчиво наклонила голову, когда я сказал, что моего солагерника звали Йозефом, у него слышался явный баварский акцент и он был истовым католиком.

«Ну и что? — возразила она. — Таких много».

Я принялся уверять, что никто не говорил о единственно истинной церкви с таким глубоким фанатизмом и в то же время с такой нежной любовью, как мой товарищ Йозеф. «Да и родом он был, помнится, из-под Альтеттенга».

Ее недоверие усилилось: «Правда? А похоже на небылицу, как все твои истории!»

Я сказал: «Если тебя совершенно не интересует, как мне жилось под небом Баварии…»

Она: «Ладно уж, рассказывай дальше…»

Для большей убедительности я признал некоторую неясность — «Ну да, два паренька среди многих тысяч других молодых заключенных…», — но потом все-таки твердо заметил, что нельзя исключать совпадения: мой приятель Йозеф, которого, как и меня, донимали вши, с которым я, постоянно голодая, жевал тмин и который отличался такой же крепкой верой, какими некогда были дзоты Атлантического вала, вполне может оказаться тем самым Ратцингером, который ныне в качестве Папы претендует на непогрешимость, хотя и с хорошо знакомой мне кротостью, а она действует чем тише, тем эффективнее.

Моя сестра рассмеялась, как умеет смеяться только акушерка вне работы: «Опять одна из твоих небылиц, которыми ты еще в детстве охмурял маму».

«Допустим, — согласился я. — Не стану клясться, что худосочного парнишку, с которым я в начале июня сорок пятого года сидел в бад-айблингском лагере, разглядывая при ясной погоде далекие баварские Альпы, а когда шел дождь, укрывался одной плащ-палаткой, действительно звали Ратцингером, но он мечтал стать священником, не желал слышать о девчонках, зато хотел сразу после освобождения из плена изучать треклятую теологическую чепуху, это правда. Как правда и то, что Ратцингер, который раньше возглавлял конгрегацию вероучения, а теперь стал Верховным понтификом, сидел в бад-айблингском лагере вместе с десятками тысяч других военнопленных». Для пущей убедительности я сослался на газету «Бильд», которая писала об этом.

И тут, пока дети, ничего не подозревая о моих ранних соприкосновениях с фундаментальной католической теологией, продолжали копаться в выброшенных на берег водорослях и тине, а Луиза, Розана и Фридер с гордостью показывали нам свои крохотные находки, я рассказал сестре об ящичке из-под сигар, где хранились медали «За оборону Западного вала», о кожаном стаканчике и игральных костях, которые достались мне по случаю в Мариенбаде перед самым концом войны или в первые дни после ее окончания: «Заняться нам с Йозефом было нечем, поэтому мы играли с ним в кости на наше будущее. Мне уже тогда хотелось стать художником, я жаждал славы, а он решил сделаться епископом, даже метил выше, черт его знает — куда. Мы играли так, будто могли поменяться ролями».

Возможно, я слегка преувеличил, рассказывая сестре, которая всегда любила меня, хоть и не доверяла моим историям, что под молчаливым звездным небом, где Йозефу мерещился точный адрес небесной обители, а я видел лишь зияющую пустоту, мы оба писали стихи, полные громких слов, а потому решили вверить свою судьбу игральным костям: пусть они определят, кому из нас кем быть. Чтобы поддразнить моего приятеля, я заявил, что Папой может стать даже неверующий, о чем свидетельствует сама история католической церкви.

«В результате, — сказал я, завершая рассказ, — Йозеф выбросил на три очка больше. Можно сказать, ему повезло. Или наоборот. Я стал всего лишь писателем, зато… Но если бы мне посчастливилось выбросить две шестерки и пятерку, тогда бы сегодня не он, а я…»

Сестра не нашлась что сказать, только воскликнула: «Врешь, как по писаному». Затем она умолкла, придумывая неопровержимые аргументы. Я догадывался, что в запасе у нее что-нибудь найдется.