Лукреция Борджа

Небрежность и беспорядок царили на похоронной церемонии: поскольку не было партитур, хор не смог спеть «Non intres in judicum» и взамен исполнил «Libera». Тело целиком не умещалось в слишком маленьком гробу, и «шесть носильщиков смяли митру, покрыли папу куском старого полотна и ударами кулаков затолкали его в похоронный ящик», — сообщает Бурхард, который, похоже, не слишком возмущен, поскольку слишком хорошо осведомлен о судьбе наследников святого Петра. Хорошими или плохими были они при жизни, после смерти они всегда были заброшены, о них никто не заботился посреди хаоса и грабежей. В полночь гроб покинул базилику, чтобы быть поставленным там, где погребли Алонсо Бишелье.

Вскоре начали распространяться слухи об отравлении папы. В качестве подтверждения ссылались на то, что лицо покойника быстро распухло и, как говорили, потеряло человеческий облик. «Он стал одутловатым и черным до того, что напоминал мавра; из его распухших толстых губ высовывался огромный язык», — сообщает тот же Бурхард. Но это не могло служить доказательством отравления. Однако эти подробности разжигали воображение толпы, которая охотно объясняла внезапные смерти знаменитых особ преступными причинами. Даже некоторые родственники Лукреции верили слухам. Франческо Мантуанский писал 22 сентября своей супруге Изабелле:

Когда папа был болен, он твердил: «Я иду. Это точно. Подожди еще немного». Знающие его тайну говорят, что во время конклава, собравшегося после смерти Иннокентия VIII, он заключил пакт с дьяволом, купив у него папство в обмен на свою душу. В момент его смерти возле его постели видели семь бесов. Когда он испустил дух, тело его начало разлагаться, а изо рта пошла пена, словно из чугунка на огне. Он был погребен без особенной пышности, поскольку никто не хотел к нему прикасаться. Словом, похороны его были такими жалкими, что похороны горбуньи, жены хромого из Мантуи, показались бы более достойными³.

Тревога Лукреции возрастала с каждым днем, тем более что ее сын Родриго и его опекун Франческо Борджа, кардинал Козенцы, отныне находились под защитой только одного ее брата. Чезаре, подцепивший лихорадку в тот же день, что и его отец, решительно настроился отстаивать свои интересы в этой драматической ситуации. Прежде всего он велит перевезти ducchetto[43] Бишелье, римского инфанта и еще несколько отпрысков Борджа, а также Ваноццу Каттанеи, Санчу Арагонскую и Доротею Караччоло на защищенную крепостной стеной территорию замка Святого Ангела. Затем, все еще больной и не имеющий сил встать, на носилках он перебирается в цитадель Непи, избежав, таким образом, столкновения с кардиналами-врагами его отца.

Джулиано делла Ровере, возвратившийся из долгого изгнания, и Асканио Сфорца, освобожденный французами, прибыли в Рим на конклав, а сеньоры, которых Чезаре изгнал при жизни отца, теперь возвращались в свои владения: Бальони — в Перуджу, Джан-Мария Варано — в Камерино, Гвидубальдо — в Урбино. Жители Урбино устроили настоящий праздник, народ встречал герцога Урбинского приветственными возгласами, дети с оливковыми ветвями кричали ему «Feltro!», высокородные дамы выходили на улицу, старики плакали от радости. «Казалось, что даже камни, — пишет Кастильоне, — радуются и поют от счастья!» Что касается Джованни Сфорца, первого мужа Лукреции, то его не могло не устроить окончание этого правления, он благодарит Франческо Мантуанского за то, что тот его информировал:

Высокочтимый брат мой, я благодарю за хорошую новость о печальном состоянии, в коем пребывает Валентинуа, которую Ваша Светлость подарили мне. Я получил от этого известия такую радость, что теперь надеюсь положить конец моим несчастьям. Я прошу вас оповестить меня о том, что вам удалось узнать об указанном Валентинуа, особенно не умер ли он. Тем самым вы доставили бы мне необыкновенную радость⁴.