Лукреция Борджа

Едва Лукреция, Ваноцца и Адриана подошли к нижним ступенькам базилики Святого Петра, они увидели кардинала Сан-Северино, который, прежде чем посадить Родриго на трон, готовился представить его, уже одетого в белое, народу. В то время вся площадь радостно загудела. Люди были счастливы, что во главе Ватикана оказался человек энергичный, но в то же время доброжелательный, который после лихоимства Франческо Чибо наведет порядок в Риме, обеспечит мир и защитит гражданские свободы от тирании. Еели его предшественники были вынуждены, уважая родственные связи, оберегать одни и притеснять другие семейства феодалов, то испанцу, не связанному с римской знатью, будет по силам бороться с кем угодно.

Наконец-то можно будет избежать губительного соперничества, не первый год обагрявшего кровью город.

«Борджа, — повторяли римляне, — человек мужественный и по-настоящему честолюбивый, что как раз подходит к имени, которое он принял».

Такой взлет приводит Родриго Борджа в состояние эйфории, которое он и не пытается скрыть. «Итак, — говорит он, — удача вознесла меня на самую вершину: я — папа, государь, первосвященник и наместник Иисуса Христа». Удивлению Адрианы Орсини нет конца, она спрашивает себя, как случилось, что громкий титул, каким бы почетным он ни был, и почести, ему воздаваемые, смогли опьянить человека столь рассудительного, как ее двоюродный брат. Зато не по годам развитая и наделенная необыкновенной интуицией Лукреция понимает, что в глубине души этот хитрый homo politicus остается простодушным, по-детски наивным человеком, наделенным способностью изумляться. Повсюду в Италии и главным образом в Риме волнение так велико, как если бы Господь избрал этого владыку орудием своих особых замыслов. «Он получил этот сан исключительно благодаря своим заслугам», — признают власти Сиены. «Трудно найти лучшего пастыря, более опытного главу Церкви», — утверждают в Венеции. Лукка, Феррара, Мантуя, Флоренция, Генуя тоже присоединяются к восторженному хору. Сам король Неаполя Ферранте обращается к понтифику с лицемерными восхвалениями.

На следующий вечер восемьсот римских горожан, верхом, с факелами в руках, воздали почести святому отцу. После чего началось празднование. Начались танцы вокруг освещенных фонтанов, латинские изречения и изображения мифологических персонажей украшали улицы и площади, актеры при тусклом свете изображали на импровизированных подмостках пантомиму, прославляющую Александра, тогда как в тавернах шумный и добродушный народ угощался вином и мясом. Праздник продлился несколько дней. Люди ходили глазеть, как на представление, на послов разных государств, прибывших с поздравлениями к наместнику Иисуса Христа.

Речи некоторых поздравлявших Лукреция находила очень забавными. К примеру, Ясон Мейнус заявлял: «Тебе нечему учиться у остальных, ты единственный, кого нельзя обвинить в невежестве… мудрость твоя столь велика, что ты ни в ком не нуждаешься; спрашивай совета лишь у самого себя; слушайся самого себя; следуй своим наклонностям; бери пример с себя самого… и ты никогда не ошибешься». Но не будем забывать, что Лукреция была воспитана на Цицероне и Демосфене и знала цену дифирамбам, даже если речи посланников короля Ферранте и Лодовико Моро², которые охотно отравили бы папу римского, вызывали улыбку. Нашествие ораторов не прекращалось в течение двух недель, порой заставляя решать весьма деликатную проблему об их очередности. Например, кого принять раньше — короля Венгрии или короля Шотландии?

Итак, Лукреция становится заметной персоной. Его Святейшество принимает ее в своих покоях и проявляет к ней прежнюю нежность. Потому что ее отец не собирался отказываться от своих детей. И дочь знала, что для нее двери Ватикана всегда будут открыты; она смогла открыто участвовать в торжествах в честь возведения отца в сан, в отличие от братьев, получивших приказание держаться в этот день подальше от Рима.