Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы

Возможно, это все не соответствовало действительности, поскольку Людовико старался изо всех сил продемонстрировать, что принимает сторону папы. Приданое Лукреции, оставленное Джованни, лишь в незначительной степени компенсировало оскорбления, которым подвергся Джованни. Единственным утешением для его уязвленной гордости явилось предложение родственников его первой жены, Гонзага. Они выбрали этот момент, чтобы предложить ему невесту из своей семьи, «с которой у него [Джованни] будут все основания, чтобы быть довольным». Джованни рассыпался в благодарностях, но отложил обсуждение до момента расторжения того, что он называл «папским браком», от которого он надеялся вскоре «избавиться, не запятнав себя и других». Однако он попросил Гонзага Мантуанского сохранить их намерения в тайне, поскольку, как им известно, он имеет дело с людьми, которые выбирают «между насилием и ядом». Когда Джованни вернулся домой в Пезаро, то чувствовал себя еще более неуверенно, чем до бесполезного, принесшего разочарование визита к герцогу Людовико. Но по одному вопросу он занял жесткую позицию: категорически отказался соглашаться на развод.

Джованни Сфорца писал кардиналу Асканио: «Я не хочу соглашаться на этот развод, поскольку ни один верующий человек не пойдет на это, и, даже если бы я дал согласие, это не имело бы юридической силы вследствие того, что было между мной и упомянутой мадонной Лукрецией, о чем я долго объяснял Его Превосходительству, известнейшему из герцогов [Миланскому], вещи, о которых мне не хотелось бы упоминать не только здесь, но и вообще, если только меня не обяжут… Но, – продолжил он более решительно, – если наш владыка [папа] намерен воспользоваться силой, а не правосудием, как он, похоже, собирается сделать, я бы скорее предпочел лишиться состояния и жизни, чем обесчестить себя, и я скажу, невзирая на лица, хотя делаю это весьма неохотно, все, что при определенных обстоятельствах я сказал Его Превосходительству, упомянутому герцогу, – истинная правда, потому любому человеку должно быть ясно, что справедливость на моей стороне».

В этом письме Сфорца опять ссылается на обвинения, невольно вырвавшиеся у него в Милане, и ясно, что он искренне верит в сказанное. Историки, отрицающие ужасное подозрение, рассматривают слова Джованни Сфорца как клеветническое обвинение, выдуманное им в состоянии неконтролируемой ярости, когда ему хотелось отомстить Борджиа. Правда, не похоже, чтобы они обращали внимание на поведение Сфорца в целом; прежде всего начиная с таинственной скрытности до признания в Милане и непрерывных упоминаний впоследствии – обо всех этих моментах, которые привели его к непоколебимой уверенности в собственной правоте. На чем все-таки основывалась его уверенность?

Живший страстями, Александр выражал отеческую любовь чересчур пылко. Его любовь не ограничивалась духовной сферой; создавалось впечатление, что его волнует только материальная сфера общения: появление детей, их поведение, голоса, черты характера. Его бредовые идеи относительно герцога Гандийского напоминают ослепление влюбленного, как, впрочем, и в случае с Чезаре. Его чувства к Лукреции излишне нежны; сравнивая дочерей с дерзким мужским потомством, чувствительные отцы всегда сильно переживают. А если это так, то даже у такого уравновешенного человека, каким был граф де Пезаро, при виде любви папы к дочери могла здорово закружиться голова. Или Джованни владел неопровержимыми доказательствами, чем-то большим, чем просто намеки и подозрения: может, он видел ясный ответ в глазах тестя? Реальность такова, что, выдвигая обвинения против папы, Джованни продолжал настаивать на возвращении жены, предполагая, что у него есть причины считать ее невиновной, а может, потому, что на самом деле между отцом и дочерью ничего не происходило или в худшем случае, что Лукреция согласилась на это, будучи не в себе. В таком случае все – сознательное действие, желание, ответственность и позор – должно было быть на совести другого человека.

Александр занял позицию полнейшей невиновности. Он продолжал умолять миланских Сфорца помочь ему разобраться с их родственником, обсуждая с ними эту проблему, лавируя между правилами, доказательствами, оправданиями и отговорками (возможно, он зашел слишком далеко, приписав Джованни с невероятной ловкостью физический недостаток, умудрившись обмануть людей гораздо более умных, чем Сфорца). В итоге Джованни, не выдержав, уступает, когда встает вопрос о юридической силе более раннего брачного контракта между Лукрецией и доном Гаспаре д'Аверса, и Ватикан испускает вздох облегчения. С того момента, как был получен ответ, все пошло обычным порядком, и было не избежать безоговорочной капитуляции.