Лукреция с Воробьевых гор

— Ты несправедлива, Лукреция. Барышни из так называемого моего круга все очень разные. Высокомерные и глупые встречаются, но большинство из них — добрые, невежественные и беспомощные, точно такие же, как в других социальных группах и прослойках. Я верю в генетическую общность. Как люди живут, так они чувствуют и мыслят. В этом смысле на всех нас, конечно, лежит печать своего времени, своего круга. Но я всегда выискиваю редкие экземпляры, такие, как ты, Лара. Эти ярчайшие представители всегда выпадают из классификаций.

Я тоже любила исключения из правил. И с удовольствием слушала мудрые разглагольствования Игоря. От моей скромной персоны он переходил к философским обобщениям. Затем снова возвращался к нашим отношениям. Причем слово «любовь» или хотя бы скромное «нравиться» не произносилось. Поэтому долгое время я даже побаивалась в глубине души, что его интерес ко мне чисто этнографический.

— Десятилетиями искусство и литература метались в поисках выхода из тупика опостылевшего реализма, — примерно так начал Игорь одну из своих лекций, а прочел он мне их немало. — Выходы были — в чистую абстракцию, в вымысел, в путаную и мутную усложненность. Но, побродив в этих дебрях, искусство снова возвращается к «неслыханной простоте», жаждет свежих красок, новой чувственности, нового язычества, аромата лесов и полей вместо голого асфальта и спертого духа аудиторий.

Игорь и не скрывал, что я стала для него символом этой простоты, ясности, близости к народу. Впервые такая диковинная птица залетела к нему в сад.

Вот оно что, с грустью думала я в бессонные ночные часы: его привлекают моя провинциальная свежесть, первозданность, так сказать. Может быть, наивность, непосредственность. Но ведь это ненадолго. Не только потому, что человеку свойственно возвращаться в старый уютный мирок, обжитой и надоевший, к привычным отношениям. Ведь моя экзотика, такая незамысловатая, не может увлечь надолго.

Но я тоже изучала Игоря. И вскоре стала постигать помаленьку его слабости. Ему как воздух нужны были новые игрушки. Он то и дело увлекался людьми, идеями, книгами. Первое время я и была для него такой игрушкой, очень забавной. Он прямо-таки упивался мной, даже записывал в книжечку кое-какие мои словечки и шутки. Такого языка он раньше не слыхивал.

Он и с Сережей меня познакомил, чтобы похвастаться непривычным для них экземпляром. Каково же было его удивление, когда мы с Сережей подружились. Он стал наведываться к нам в башню, понравился Аське, был представлен удивительным чудакам Вале и Саше. Игорь оказался как бы ни при чем. Это очень его поразило.

И вот в один прекрасный день я, все еще уверенная, что любая игрушка со временем надоедает, вдруг перестала быть игрушкой. Наступил новый этап наших отношений. Решающую роль сыграли привычка, привязанность или еще что-то столь же обыденное и неромантическое. Но я стала необходимой: вещью, спутницей, подругой. Тогда мне это вовсе не казалось оскорбительным или обидным.

Никаких бурь и потрясений в наших отношениях не было. Они развивались медленно и тихо, потому что никто их не торопил, наоборот. Мы по-прежнему редко виделись наедине, не чаще двух-трех раз в неделю. Правда, весной явно произошел какой-то незапланированный всплеск, а я не проявила достаточной бдительности и не смогла с ним справиться. Зато дала себе слово, что на все лето мы расстанемся. Эта разлука должна была, по моему разумению, многое решить. Что именно? На это я затруднилась бы ответить.

В прошлом году у нас на факультете произошла странная, мистическая история. Не обошлось без нечистой силы. Еще на первом курсе вспыхнул, как пожар на сеновале, страстный роман между Лерой и Димкой Старовойтовым. Оба они жили в общежитии, не расставались сутками, поэтому пожар все разгорался.

Никогда я не видела такой счастливой пары. Они полностью сосредоточились друг на друге и выпали из действительности. Мы с умилением наблюдали за этой идиллией. Ничто не предвещало трагической развязки.

Но еще в те безоблачные для влюбленных времена соседка Леры по комнате Зара Гаджиева как-то обмолвилась со зловещей улыбкой:

— Любит он Леру, а женится на мне!

Эти ее странные слова тут же стали всеобщим достоянием. Но мы только посмеялись и не поверили пророчеству. Рассчитывать на взаимность Заре не приходилось. И дело было вовсе не во внешности. Просто Димка давно потерял голову от любви, а сердце свое отдал Лере.

Соперницы были полной противоположностью, словно вода и камень, лед и пламень. Лерка похожа на одуванчик: белоснежная кожа, копна светлых волос и ангельские глазки. Кажется, дунешь — и улетит. А Зарка смуглая, с иссиня-черными волосами и тревожным блеском в глазах. Поэтому она всегда ходила опустив ресницы и чуть наклонившись корпусом вперед, как падающая Пизанская башня. Дурнушкой она не была, но все отмечали в ней полное отсутствие обаяния и неприятную угрюмость.