Лукреция с Воробьевых гор

Но, распахнув глаза, убедилась, что все реально. Красавица актриса сидела на диване и, пригубливая из бокала, беседовала с Леной. А он, примостившись рядышком на валике дивана, с улыбкой смотрел на меня. Сердце бешено скакнуло и испуганно притихло. И тут же горячая волна, прилетевшая откуда-то из пустыни Сахара, окатила меня с головы до пят, так что запылали щеки. Я повела удивленного Мишку, чтобы спрятаться за соседнюю парочку и повернуться к дивану спиной.

Я едва дождалась окончания этой пытки. Наступила тишина, пары разбрелись, я собралась сбежать куда-нибудь в ванную или на кухню, чтобы выпить холодной воды из-под крана и прийти в себя. Но Мишка крепко держал меня за руку: он еще не договорил, а бросать на полпути свои мысли и наблюдения не привык.

Я рассеянно кивала и со всем соглашалась. Игорь перед нами словно из-под земли вырос. Мадонна издала нечто вроде меланхолического вздоха, начиная новую песню; не спеша склеивались новые парочки. Игорь довольно бесцеремонно отстранил Мишку правой рукой, словно посторонний предмет на своем пути, а левой обнял меня за плечи и увлек на середину комнаты. Мишка укоризненно покачал головой, а я покорно последовала за Игорем, покорно вскинула руки ему на плечи и посмотрела снизу вверх в глаза. Он был намного выше моего предыдущего кавалера.

Начал он с того, что сейчас, в этой обстановке, на дружеской вечеринке, было бы нелепо говорить друг другу «вы», тем более что мы уже третий год сидим в одних и тех же аудиториях и сталкиваемся в библиотеке и столовой. Я кивнула. Я тоже чувствовала, что «вы» было бы натяжкой.

— Только что ты заставила меня пережить легкий шок, Лариса, — признался он, и глаза его при этом странно светились. Он был охвачен каким-то вдохновением. Сначала я, со свойственным мне прозаизмом, подумала, что причиной тому — два-три бокала шампанского. Но это было не так. Игорь часто впадал в подобные настроения, подзарядившись хорошей книгой или умной беседой. Консерватория и Крымский вал тоже служили неплохими аккумуляторами. Он сам очень любил этот душевный настрой и с нетерпением его поджидал. В этот вечер причиной его лучезарного настроения послужила моя скромная персона.

— Я увидел тебя, и словно электрический разряд по мне пробежал. Какое знакомое лицо! — взволнованно говорил он. — Эти твердо сжатые губы, холодный волевой взгляд. Не женщина, а изваяние из мрамора. И тут я вспомнил. Лукреция Панчатики! Вот на кого ты похожа, Лариса.

Я невольно улыбнулась. Так вот почему он так странно на меня смотрел. Не на живого человека, а на слабое отражение этой загадочной Лукреции. Я почему-то представила ее холодной, гордой и жестокой. Именно такие женщины и завораживали Игоря. Таких он издалека, в толпе мгновенно замечал и любовался ими. Но я никогда не ревновала, только посмеивалась над подобной наивностью. Вся эта надменность — только маска или притворство. Вот и со мной он, конечно, ошибся самым глупейшим образом.

Пришла пора мне набросать свой портрет. Попытаюсь. Хотя внешность — не главное, даже для женщины. Едва ли от облика зависит наша судьба. Подруги, как всегда, со мной не согласны. Они уверены, что внешность для женщины — это все: карьера, счастье, удача. Какая ерунда!

В детстве я почитала себя уродом, о чем старшая сестра Люся напоминала мне чуть ли не ежедневно. Другие домашние этого не подтверждали, но и не опровергали. Бабушка вздыхала, мать посмеивалась. Я была рыжей, как наш кот Тимофей. Правда, шуба Тимофея на свету отливала красноватым, а моя шевелюра была более скромного и благородного оттенка.

— Знаешь, какого цвета твои волосенки? — издевалась жестокосердная сестрица. — Цвета младенческих… какашек.

Я рыдала. Люська упивалась моим несчастьем. Сама она была хорошенькой, в маму: пышные каштановые волосы, ярко-синие глаза, высокая стройная фигура. Я же пошла в папу и бабушку. В довершение всех несчастий судьба даровала мне старшую сестру, которая в детстве меня топтала, а в отрочестве воспитывала.

Но вот после пятнадцати я вдруг стала замечать повышенный интерес к своей особе. Ловить взгляды молодых людей. Поначалу ежилась и опускала глаза, страшась пустого любопытства и сочувствия к своему уродству. Но ни жалости, ни отвращения в этих навязчивых взглядах явно не было.

Я стала подолгу разглядывать себя в зеркало. И убедилась, что со мною происходят замечательные перемены. Лицо оставалось все таким же дурацки-круглым. Зато кожа приобретала матовый, персиковый оттенок, на щеках заиграл румянец. Над этим румянцем сестрица тоже вдоволь потешалась. Он ко мне как приклеился.

И глаза стали другими. Как будто потемнели. Из них лился теплый загадочный свет. А мои волосы сделались даже предметом зависти подружек. Они не нуждались ни в завивке, ни в укладке. Достаточно было вымыть их хорошим шампунем, и пышная шевелюра покорно укладывалась на голове мягкими волнами.