Лулу

И все же мне кажется, что еще чуть-чуть, и она должна сказать, мол, никакая я тебе не дочь, а так, заезжая шалава из Хохляндии, погнавшаяся за длинным рублем. Да мало ли их тут! Тогда все было бы просто и определенно. Прощальное свидание… Ну что тебе стоит, дорогая? Не в первый же раз… А после всего-то и потребуется — позвонить Клариссе, тут же явится. Наверняка кто-то из них до сих пор дежурит у подъезда. И тогда — прощай, прощай, Лулу!

А вот стоит вообразить, что она ушла, и до того мне гнусно и омерзительно становится, вы даже не в состоянии представить. Словно приговоренный к казни, медленно, шаг за шагом поднимаюсь я на эшафот и ничего не могу с собой поделать — лью слезы и рыдаю навзрыд! Жаль только, что этого никто не видит, потому что на голове у меня будто бы мешок. А может, красный колпак, та самая маска коварного и безжалостного палача? Такое предчувствие, что до самого момента казни я этого так и не узнаю.

И все из-за того, что не могу, просто нет сил… Нет сил взглянуть в эти родные, милые глаза и во всем признаться. Только представьте себе старого глупца, поверившего, будто бы явка с повинной освободит от неизбежной кары. Смех, да и только! Хотя какой уж теперь смех? Да и никак невозможно про это рассказать — про Антона-стукача, с юных лет работавшего на меня осведомителем, про то, что на аукцион в ту страшную ночь я его с Лулу пропустил по прямому указанию начальства. Пусть все мое участие в делах сводилось к использованию прежних связей по работе и разработке схем переправки нелегального товара за рубеж. Пусть я не был главным — надо же иметь в виду, что это Кларисса меня в свой мерзкий бизнес заманила. Но ведь и об этом тоже совершенно невозможно рассказать. Если бы в памяти все как-то само собой не перепуталось, собственно говоря, с Клариссы и надо было бы начать рассказ. И не могу отделаться от ощущения, что ею и закончится.

А в итоге напишут — помер от вялотекущего гастрита. Вот и все дела!

Глава 21 Последняя встреча

Нет, ну почему я не могу хотя бы изредка пообщаться с Веней, поговорить о том о сем, обменяться с ним жизненными впечатлениями. Ну что в этом зазорного, чем и кого тут можно обидеть или удивить? В конце концов, в каждом мало-мальски приличном человеке должно быть мощное второе «я», с которым он попросту обязан находиться в постоянном контакте, даже конфликтовать время от времени. Это ваш самый преданный советчик, который позволит избежать непростительных ошибок и на основе логических построений обрести душевную благодать, иначе говоря, столь необходимую устойчивость. Альтернативы этому не было и нет, потому как даже регулярные пробежки по утрам, теплые ножные ванны на ночь и советы бывалых докторов не помогут вам выпутаться из очередного кризиса. Ну станете терзать себя и домочадцев, будете искать виновных в собственной бездарности где-то там, за пределами измученного неудачами своего сознания. В итоге же все, что вам останется, — это, присвоив себе некий псевдоним, чтобы ненароком не узнали, отправиться туда, где уже полным-полно таких же недоумков и слепцов, что бродят в поисках утерянного смысла жизни или же хотя бы вдохновения. Что это будет — виртуальное пространство или просто сон — не так уж важно.

Но вот опять все та же знакомая картина — бежевые портьеры, белесая, словно бы выцветшая ночь. И снова продолжается наш с Веней разговор.

— Вовчик! Ну почему ты этого стыдишься? Ведь это же самое милое дело — взять да и предложить кому-нибудь себя. Спрос, как тебе известно, рождает предложение. — Веня сидел за массивным письменным столом и, напялив на нос очки, изучал биржевые сводки на экране своего компьютера.

— А вот если я тебя об этом попрошу…

— И не проси! — Последовал легкий взмах рукой, так примерно отгоняют назойливую муху. — Твои просьбы, кроме убытков, не приносят буквально ничего. А коли нет прибыли, так и не о чем тут говорить.

— Веня! Ты прямо-таки марксистом стал. Это же он утверждал, что ради прибыли капиталист готов пойти на любое преступление.

— Дурак он был, твой Маркс! — Веня оторвался от дисплея, сдвинул очки на лоб и устремил сердитый взгляд прямо на меня. — Преступление, Вовчик, оно от слова преступить. Переступи ту самую черту, и все окажется не так, как тебе отсюда видится. — И, словно бы не на шутку обозленный тем, что отвлекли от важных дел, вдруг прокричал: — Нет, ты точно не от мира сего, если говоришь такие вещи! — И затем, как бы спустив пар, уже более спокойно: — Да ладно, брось, Вовчик! Все это пустяки.

— То есть как это пустяки? — Теперь уже меня начинало раздражать это Венино всегдашнее и нескончаемое лицемерие. — Раздеться догола на публике — это, по-твоему, пустяк?