Лунь

Сам Вилин тоже все время вспоминал о Луни, точнее, он даже не переставал о ней думать, но немного в ином ключе, нежели девушка. После этой встречи, когда они проговорили несколько часов кряду, Лене казалось, что ее чувства взаимны, но на самом деле Илья Алексеевич питал всего лишь удивление и радость от такого необыкновенного знакомства. Да, он был одурманен и счастлив, как и Лунь, смотрел куда-то вдаль горящими глазами и тихо улыбался, а внутри него словно ползли потоки вулканической лавы… медленно, но неумолимо, обугливая на своем пути все, что было там прежде. В особенности – зарождавшийся кризис среднего возраста.

Так же, как и Лене, Илье до конца не верилось в происходящее. Ни разу прежде он не встречал настолько удивительных людей, как Лунь, и при этом настолько похожих на него самого. Это почти стопроцентное сходство выбило его из колеи. Мужчине хотелось чаще видеться и общаться с девушкой, узнать ее как можно глубже, исчерпать до капли, ведь он имеет на это право, он был убежден в этом. Чем лучше он узнает ее, тем легче будет разобраться в себе.

Илья Алексеевич подсознательно понимал, что инициировал в Лене прежде скрытый потенциал, и в этом было нечто новое для него, волнительное, даже будоражащее… Уже по пути домой после их первой безумной прогулки, воспоминания о которой таились в плотном тумане, Вилин знал, точно знал, что уже привязался к Луни сильнее, чем к кому-либо ранее.

Все те странные смутные намеки о бренности его существования, об отсутствии во всем какого-либо смысла, которые делала ему жизнь последний год, все те тревожные, порой пугающие мысли о кризисе, духовном одиночестве, о тупике, в который он попал на четвертом десятке лет… весь этот плотный слой печали и тревог отодвинулся куда-то на задний план и затерялся там бесследно, хотя долгое время Илье казалось, будто ничто в мире не сумеет его отодвинуть, и дальше будет только хуже… Но Лунь сделала это так легко, играючи, словно смахнула крошки со стола… Илья был в восторге. Она сама не понимала, сколько в ней силы, чтобы менять людей и мир вокруг себя.

Лена вдохновляла его. Словно сам космос протянул руки из темной материи, усеянной мириадами мерцающих точек, взялся за горлышко опустошенного сосуда из хрупкого стекла, припал к нему и вдохнул внутрь энергию бесконечного пространства – прямо в глубину души. Именно так он ощущал себя – теперь уже постоянно.

«Вмешательство свыше», – повторял он себе, имея в виду не Бога, не провидение и не рок судьбы, а вечный баланс мудрой Вселенной. Знакомство с этой девушкой было именно тем, чего требовала его душа, и она получила то, чего ей недоставало. Спрос породил предложение. Саморегуляция. Так это называется?

Да, Лунь овладела его мыслями, но не так, как он сам поселился в ее голове. Вилин не был увлечен ею как представительницей противоположного пола – ни на йоту. Он помнил о жене и сыне, наличие которых стало для Лены полумифом, и, разумеется, у него даже в мыслях не было бросать их, потому что не было и повода. Ему казалось, он любит свою семью, и он действительно был примерным семьянином. Несмотря на то, что Ксения была очень практичной и рациональной особой, которой чуждо как вдохновение, так и тяга к искусству. Между супругами давно исчезло взаимопонимание, и иногда Вилин спрашивал себя, а было ли оно изначально?

Ксении всегда претила излишняя мечтательность мужа, которого она порой считала простачком. Молодая женщина не могла понять его странную оторванность от мира, и Вилин знал это, понимал, почему так происходит, часто думал об этом и сожалел. Сожалел не потому, что женился не на той, а потому, что Ксения всегда казалась ему «именно той», даже сейчас ему временами все еще так казалось, хотя душой он чувствовал – она чужая… И это огорчало его.

Илья Алексеевич несколько раз всерьез намеревался поделиться с женой своим секретом, тайной, главной мечтой всей жизни, иными словами, всем тем, чем так легко поделился с Лунью и ощутил себя понятым. Но каждый раз Илья, глядя в глаза жены, менял свое решение на противоположное – молчать, во что бы то ни стало молчать. Он не мог сделать этого, переступить границу, ибо глубоко в нем жило убеждение, что Ксения не поймет, не поддержит, не отзовется на искреннее движение его души.

И все же Илья Алексеевич был привязан к жене, пусть и не любил ее так страстно, насколько могла позволить его широкая душа. Ксения была неотъемлемой частью его многолетнего семейного быта, хотя давно перестала приносить то вдохновение, что давала ему до свадьбы, во время их бурного институтского романа.