Луна доктора Фауста

– Все прямо ошалели, – начал оправдываться тот, – никто не знал, что делать. Сейчас обязанности наместника взял на себя епископ дон Родриго Бастидас.

Гуттен, чуть поколебавшись, направился к своему коню.

– Я немедля еду в Коро, – объявил он. – Вы, Санчо Брисеньо, и вы, Дамиан де Барриос, будете сопровождать меня.

Потом, сурово поглядев на Лопе, сказал:

– Вас, капитан Монтальво, оставляю своим заместителем. До моего возвращения отвечать за все будете вы.

– Но, сударь…– начал было тот, однако Филипп прервал его:

– Я буду постоянно сноситься с вами, – и бросил коня в галоп.

В Коро он прежде всего посетил епископа.

– По моему разумению, сам сатана явился за Спирой, – принялся рассказывать Бастидас, – чтобы самолично уволочь его в преисподнюю. Те, кто присутствовал при последних его минутах, говорят, что в предсмертных судорогах он чуть не вывихнул руку одному из державших его. Тело же, едва успев остыть, начало темнеть, пока не стало напоминать хорошенько прокопченную и к тому же залежавшуюся ветчину, – вот что сотворила с беднягой лихорадка. В бреду он все просил прощения у некой Берты, которую отправил на костер.

– Матерь Божья Зодденхеймская! – вырвалось у Филиппа.

Епископ, заметив, как он побледнел, сказал:

– Оставим эту печальную тему. Займемся другими делами. У меня для вас два письма – кажется, из Германии.

Одно было от Даниэля Штевара, другое – от Морица.

Штевар извещал его о том, что «в первых числах января испустил дух наш друг доктор Иоганн Фауст. Меня известил об этом граф Циммер – помнишь ли ты его? – в гостях у которого мы свели знакомство и подружились. Фауст умер в окрестностях его замка, и граф принял на себя заботы и расходы по его погребению».

Филипп тяжело вздохнул и развернул письмо от брата.

Пробежав глазами первые строчки, он замер от страшной душевной боли. Мориц сообщал ему о смерти их отца.

– Что случилось, Филипп? – обеспокоился Бастидас, заметив его состояние, но Филипп, не в силах вымолвить ни звука, только взмахнул рукой и хрипло, надсадно зарыдал.

Больше часа хлопотал над ним епископ, бормоча какие-то утешительные слова и отпаивая с ложечки сладким вином.

Филипп, придя наконец в себя, смущенно улыбнулся и изложил епископу те новые беды и злосчастья, которые последуют за смертью Спиры.

– Все очень туманно, – отвечал Бастидас, – но я рад тому, что негодяй приказал долго жить.

Филипп силился понять его и не мог. Внезапно он стал беспокойно отыскивать что-то глазами.

– А где мои карлики? Где Перико и Магдалена?

– В Испании.

– В Испании? – переспросил пораженный Филипп. – Но… что они там делают?

– Разве вы не знаете?

– Понятия не имею.

– Но ведь вы сами оставили их Спире, с тем чтобы он отослал пигмеев в подарок государю?

– Я? – вскричал Филипп. – Как мог я поступить так с людьми, которых любил, как родных детей?

– Ах, – сказал епископ, откидываясь на спинку кресла. – Мне бы следовало быть поумней, я же повел себя как последний дурак. Я ведь подумал, что вы никогда бы не пошли на такое, но подлец Спира напомнил, как вы при мне поручили ему малышей, и я, к стыду своему, подумал о вас дурно, Филипп!

– Что же я сказал тогда?

– Вы сказали: «Вверяю вам их тела и души».

– Неужели?

– Да, Филипп, – сокрушенно вздохнул Бастидас. – И мне нечего было возразить ему, когда он сообщил мне, что лишь исполняет вашу волю. Перико и Магдалену отправили ко двору инфанта через два месяца после вашего ухода.

– Так что же, они в Толедо? Бастидас поник головой.

– Боюсь, что да.

«Господи, – мысленно воззвал Филипп. – Чем грешен я перед тобой, что ты разом лишил меня и отца, и детей? Неужели гибель, которую напророчил мне Фауст, настигла не меня, а близких мне? Перико и Магдалена здесь, в Новом Свете, сумели свершить то же, что мои родители – в Кёнигсхофене: они даровали мне сладостное сознание того, что я не одинок в этом мире. Что делать мне теперь? „Бороться! – вдруг услышал он голос старого Бернарда. – Бороться, победить и вернуться в Баварию богатым и славным, как и подобает наследнику рода фон Гуттенов“».

Филипп размышлял над происходящим. Многие хотели бы видеть на посту губернатора его, другие стали бы горячо ратовать за кого-нибудь из испанцев. Возможность властвовать тешила самолюбие Филиппа, кружила ему голову, становилась близкой, возможной и осязаемой. «Да, я хочу быть губернатором и хочу отыскать Эльдорадо. За пять лет я исходил эту страну из конца в конец. Кто лучше меня знает ее? Я вернусь домой, обретя богатство и могущество. Я возьму в жены дочку герцога Медина-Сидонии, если она, конечно, не вышла замуж. Ну, а если вышла, ей тотчас придется овдоветь. Черт возьми! А почему бы не жениться на Каталине, которая ждет меня в Санто-Доминго? Она пообещала подарить свою любовь тому, кто станет губернатором. Вот и прекрасно, значит, мне. Я отыщу ее. Я овладею ее прелестью, ее телом, ее сердцем».