Луна и солнце Людовика XIV

В предисловии ко второму изданию Эжен Канселье заявляет: «В 1922 году, когда была написана «Тайна Храмов», Фюльканелли еще не обрел Божий дар, но был столь близок к высшему озарению, что счел нужным подождать и сохранить анонимность, которую, впрочем, он соблюдал всегда как по склонности своего характера, так и заботясь о соблюдении строжайшего правила сохранения этой тайны». Из двух этих текстов мы можем извлечь самое большое два-три позитивных факта. Фюльканелли открыл философский камень между 1922 годом, датой написания, и 1926 годом, датой издания своего первого труда. Он удалился от мира, как и должен поступить любой истинный адепт, но это не означает, что он умер, как думали некоторые. Эти объяснения, герметические и в традиционном, и в обыденном смысле слова, не удовлетворили читателей анонимного мэтра. Многие писатели и журналисты пытались разгадать эту волнующую тайну. Было выдвинуто четыре гипотезы, согласно которым под псевдонимом Фюльканелли скрывался либо писатель Ж.А. Рони Старший[69], либо книготорговец-эрудит Пьер Дюжоль, либо художник Жан-Жюльен Шампань, иллюстрировавший книги адепта, либо, наконец, сам г-н Канселье. Только две из этих гипотез заслуживают внимания. Ибо нет ни малейших оснований полагать, что загадочным алхимиком был Рони Старший, который вел чрезвычайно активную общественную жизнь, или книготорговец Дюжоль, публиковавший свои алхимические труды под именем Магофон, – следовательно, ему не было нужды прятаться еще и под псевдонимом Фюльканелли.

Доводы в пользу идентичности Фюльканелли и Канселье сводятся к следующему: именно Канселье был владельцем рукописей «Философских приютов» и «Тайны Храмов», именно он издал их и стал владельцем авторских прав; наконец, он сам является алхимиком и исповедует взгляды, полностью совпадающие с воззрениями Фюльканелли. Самого себя Эжен Канселье именует всего лишь учеником Фюльканелли и исполнителем его духовного завещания.

Однако, мне кажется, есть убедительный довод, опровергающий и эту гипотезу. Г-н Канселье мог бы скрыть свое имя под псевдонимом только в том случае, если бы желал утаить свой статус алхимика. Между тем он этого отнюдь не скрывает – напротив, он опубликовал под собственным именем несколько сочинений о герметическом искусстве. Таким образом, делать вид, будто не он является автором трактатов Фюльканелли, для него не имело смысла.

Доказать это можно, сличив стиль учителя и ученика. Я процитирую два отрывка, чрезвычайно характерные для Фюльканелли и Канселье; сомневаться не приходится: эти тексты не могли быть написаны одной рукой.

Вот извлечение из книги «Философские приюты» (том I, с. 182) Фюльканелли: «Оставим же в стороне эти способы и эти тинктуры. Главное – в ясном понимании того, что философский камень предстает перед нами в виде прозрачного, светопроницаемого тела, красного в массе, желтою после измельчения; он обладает большой плотностью и чрезвычайном плавкостью, хотя при любой температуре сохраняет свой характер, при этом, благодаря своим качествам, становясь жгучим, ярким, всепроникающим, неудержимым и несгораемым. Добавим. что он растворяется в расплавленном стекле, но немедленно улетучивается при проекции на расплавленный металл. Таковы сведенные воедино физико-химические свойства, которые радикальным образом отличают его природу от природы металлов и делают его происхождение весьма туманным. Немного поразмыслив, мы сумеем разрешить это затруднение»,

А теперь посмотрим на отрывок одного из трех предисловий, написанных г-ном Канселье к этим самым «Философским приютам» (том I, с. 50): «Если бы пришлось исследовать причины расположения, каким пользуется алхимия у публики, настроенной к ней чрезвычайно благожелательно и постоянно возрастающей в числе, то, помимо неоспоримого авторитета блистательных ученых-универсалов, самой главной из этих причин является, вне всяких сомнений, крах системы образования, лишенного духовных устремлений и близко подошедшего к черте, за которой – полный отказ от словесности и гуманитарных наук, внушающих страх, сопоставимый только с презрением к ним. Эта система пресекает любые поползновения творческой интуиции к созданию, с помощью аппарата интеллектуальных понятий, эмоционально интерпретированного абсолюта, ничем не ограниченного ни в пространстве, ни во времени. Таким образом, все усилия и всякая решимость тут заранее обречены на поражение; даже самая робкая попытка приблизиться к неизбежно смутному пониманию того, как неуклонно расцветает душа человека в лоне универсальной души, вызывает подозрения».