Луна как жерло пушки. Роман и повести

Одному Пержу известно, с каким трудом добился он кое-каких знаний и специальности техника-укладчика. И хотя это означало, что он и слесарь, и механик, и монтер-электрик, — работы найти не смог. Так он стал безработным, бродячим мастером, брался за любые поделки. Он, как-никак закончивший школу, рад был всякой работе: копал водопроводные канавы, рыл ямы для канализации. Скитался по городам и селам. Негде было головы приклонить. Голодал…

Пока не встретил Марию, свою теперешнюю жену.

Мария приютила его, кормила. Оба как будто были довольны. Чтобы свести концы с концами, она иногда потихоньку приносила кое-что от своего отца, зажиточного крестьянина, как говорили. Торговала и на базаре, кое-как выкручивалась. Но главное — у Марии были свои четыре стены и крыша над головой.

Стены. Как они достались ей! Сгибалась в три погибели под тяжестью мешков с глиной. Сама месила ее руками и ногами. А опорные столбы, а потолочные балки! Дранка, окна, двери… Все сама раздобыла, сама возвела, и все принадлежало ей! Была уверена, что теперь, когда гнездо готово, найдет и муженька. Своего муженька!

Их жизнь текла ни шатко ни валко, со дня на день. Пержу радовался, что сыт, одет и над ним не каплет. Плевать ему было на сплетни о Марии, — как, мол, она из деревни в город перебралась. Это ее дело. Пержу отсыпался. Спал днем, спал и ночью. А Мария только и заботилась о муже, никакой работы от него не требовала. Продолжала таскать из села мешочки с мукой, торбы с брынзой. Изредка приносила и бочонки с вином — лишь бы угодить Пержу. Она была ему благодарна за ласку.

Когда же Пержу всласть отоспался, его стала мучить совесть: как это так, он, здоровенный мужчина, превратился в нахлебника… Он избегал своих бывших товарищей по работе и особенно — по безработице. Часами валялся в постели, но сон уже не приходил к нему. Чувствовал, как наливается на глазах, округляется, розовеет, как поросенок. Он стал противен сам себе. И все чаще его мысли сводились к одному: надо бросить Марию. Лучше спать под мостом, дохнуть с голоду. Ведь он никогда не любил ее.

А она любила. Любила его верно и преданно. Ради своей единственной бабьей любви босая отправлялась за десятки верст, таща на себе мешки, бочонки, торбы. Да, да, из своих грошовых заработков месяцами откладывала мелочишку, а справила все-таки ему дорогой городской костюм. Коверкотовый. Сама Мария надевала туфли только по праздникам, ему же купила хромовые сапоги. Пусть только он будет сыт и красиво одет-больше ей ничего не надо. Да, в любви Марии он не сомневался ни минуты. Но Пержу чувствовал — нет иного выхода, надо все бросить, бежать…

Тут подоспело освобождение Бессарабии в сороковом. Пержу получил наконец работу. Его приняли в новые мастерские «Освобожденная Бессарабия». «Получил работу» — это не те слова, которыми можно было бы выразить его состояние. Дел теперь у него было по горло. Новая власть приступила к капитальному ремонту водопроводной и канализационной сети. Техников не хватало, они были нарасхват.

Мастерские буквально осаждали, и Пержу жадно бросался то в одну часть города, то в другую. Он трудился без устали. Его повсюду искали, приглашали, просили. И вот настал день, когда он держал в руках первую зарплату. Первую! И в советских рублях!

Вчерашние хозяйчики и богачи ошалело носились с сотнями тысяч лей, не зная, куда их девать — то ли спрятать, то ли выбросить к чертям. А он, Костаке Пержу, получил уже вторую зарплату. В тех же советских рублях…

Он жил взахлёб, не замечая времени. Ушел в работу с головой, почти забыл о существовании Марии. Сперва слободка оглашалась по вечерам ее жалобами и упреками: где это он пропадает до ночи, домой не приходит вовремя? Она даже напомнила ему однажды с глазу на глаз, кем он был, когда она его подобрала на улице… Потом она отчаялась, и с тех пор Пержу не слыхал ее голоса. Да и он помалкивал. Понимал, конечно, что так нехорошо, все ждал, чтобы выпал денек посвободнее, — тогда во всем разберется, объяснит и покончит с этим тягостным сожительством. Но все откладывал, все было некогда — с зарей спешил на работу, а вечерами уходил на собрания.

Никогда не было столько собраний, как тогда. Даже выходные дни не обходились без них.

И вот Пержу пригласили на комитет и предложили написать заявление и автобиографию. На первом же собрании рабочих будет рассматриваться вопрос о его приеме в члены профсоюза!

При мысли о предстоящем собрании Костаке в пот бросало. Он загодя отпросился с работы, чтоб подготовиться, продумать, что и как. Дома он согрел воды, выкупался в лоханке и улегся на лавочке, стараясь унять свое волнение.

Мария привидением бродила по дому. Он слышал, как у нее валилось что-то из рук, разбивалось со звоном, слышал, как она в сердцах хлопнула дверью и ушла.