Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Не надо света, — сказал он. — Уже был отбой.

Как только он заговорил, спальня замерла.

— Хотите знать, что значит конспирация? — начал Сидор негромко, чтоб не разбудить тех, кто уже спал. — Кстати, не раз наши подпольные заседания проходили в темноте, вот как сейчас. И, бывало, приходил к нам товарищ, о котором мы знали все: он водрузил красное знамя на часовне собора, проник ночью в казармы и распространил там сотни листовок, спас партийную типографию, унеся шрифты из-под носа полиции…

Мазуре помолчал.

— Вот так, приходил к нам этот товарищ на заседания. Мы слышали его слова, но лица не видели. Нельзя было знать ни имени, ни адреса товарищей по борьбе. Не потому, что мы не доверяли друг другу, а чтобы, если попадешь в лапы сигуранцы, под пыткой палачей, даже в бессознательном состоянии не назвал имени, или адреса, или примет революционеров, которых ищет враг. Таков был закон конспирации у подпольщиков.

Тишина. Не слышно дыхания, будто спальня пуста.

— И вы не видели никогда того товарища? — спросил наконец чей-то голос.

— Видели, наверное. После освобождения Бессарабии! — предположил другой.

— Кто знает… — ответил Мазуре. — Много их было. Кто погиб в застенках, кто пал в Испании, во Франции, в сражениях Отечественной войны…

— Но ведь не все погибли! — настаивали ребята.

— Не все, конечно… но как вам сказать… — засмеялся Сидор. — Ведь они не со звездой во лбу. Как их узнаешь?.. Может так случиться, что живет тот товарищ с тобою рядом, а ты не догадываешься…

— Ну, это сказки! — воскликнул Браздяну. — Сидор не доверяет нам. Продолжает свою конспирацию. Так-то, ребята!

Сидор засмеялся тихо.

— Коли так, тогда скажу, — ответил он живо. — Есть человек, который мне напоминает того товарища подпольщика. Хоть он из других краев, из других боев. И вы его знаете.

— Кто это? — раздалось сразу несколько голосов.

— Леонид Алексеевич. Да. Ваш директор. Когда я мысленно вглядываюсь в прошлое, проступает его лицо. Лицо Мохова в годы революции…

И, чтобы предупредить новую волну вопросов, Сидор встал с койки. Поправил одеяло и, привыкнув к темноте, вдруг увидел Колоскова. Непонятно было, он спит или нет.

— Сергей Сергеевич живет у вас? — удивился он.

— Да, несколько дней… пока найдет квартиру.

— Ну ладно, — заспешил Сидор, — рассказы рассказами, а пора и честь знать. Отбой-то когда был, люди добрые? Спать! Спокойной ночи! — И тихо вышел.

Но ребятам было не до сна.

— Кабы не боялся Каймакана, сидел бы с нами до утра! — с сожалением вздохнул Фока.

— Черта с два он боится! — улыбнулся Хайкин. — Только притворяется подчиненным.

— А по-моему, не притворяется, — возразил Некулу-ца. — Он слушается товарища Каймакана, потому что, видно, так гласит закон подпольщиков: капиталистам сопротивляйся, своих слушайся.

— Ну, это не больно здорово! Выходит, Каймакану — воля. Хочу — Мазуре обругаю, хочу — Тубу… — нахмурился Котеля.

— Бросьте! Каймакан хороший специалист, а это главное. Нам без него не обойтись, — вмешался Пакурару.

— Потому-то с ним все и носятся! — фальцетом выкрикнул Игорь. — Никто слова поперек не скажет. Даже Сергей… — Браздяну захлебнулся и испуганно глянул на койку, где лежал Колосков. Непонятно было, спит он или нет.

Спальня. Койки ребят.

И у ночей свой свет. То лунный, то звездный. Но часто и без него ночью бывает виднее, чем днем.

То, что пережил Фока сегодняшним утром, отчетливо возникло теперь вновь перед его закрытыми глазами. Медленно шла ночь, а Фока все видел Колоскова, решительно входящего в кабинет замдиректора. Каймакан предложил ему стул, но Сергей не сел. Тогда встал и Каймакан.

Фока так и видел их, стоящих лицом к лицу, высоких, сильных, чем-то схожих между собой. Только пустой рукав младшего был засунут за пояс, а рука старшего покоилась в кармане.

Фока заскочил к Тубе, но ее не было в кабинете — пишущая машинка застыла на столике слева. Надо было сматываться, однако любопытство взяло верх, и Фока остался стоять за неплотно прикрытой дверью и даже стал заглядывать в щелку.

— Почему у секретарши заплаканные глаза? — услышал он голос Колоскова.

— У какой секретарши? А, ты о Тубе! — удивился Каймакан. — Что тебя, собственно, интересует?

— Я сказал.

Фока заметил, что Еуджен Георгиевич быстро вынул руку из кармана, но тут же сунул ее обратно.

— Мне некогда следить за глазами Тубы.

— Вам некогда, а ученики видят.

— Чего ты хочешь? Конкретно?

— Хочу, чтоб у нее были ясные глаза. Чтоб вы ее уважали.

— Вот и скажи ей, чтоб работала лучше, не суетилась.

— Знаете, когда теряешь в один год всех своих близких, трудно быть уравновешенным…

— Вот что, молодой человек: я тоже остался один на свете. Мои родители…

— Это другое дело. Все ее родные убиты фашистами. Поняли? Считайте ее жертвой войны!

Фока и сейчас, в темноте спальни, видел, как при этих словах вздрагивал в пустом рукаве обрубок руки Колосова.

— Ну ладно, ты потерял руку на фронте, но зачем теперь из Тубы делать сироту? — настаивал Каймакан.

— Я считаю ее сиротой. Прошу учесть!

Тут Фока отпрянул от двери, потому что Колосков круто повернулся и пошел к выходу…