Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Извини, что не смогла предупредить. Ты, наверно, занят? — Она почувствовала внезапно, как рада видеть этого славного парня, как счастлива быть с ним рядом.

— Ничего, попрошу кого-нибудь заменить. Может, хочешь есть? Заходи ко мне. Я отлучусь пока на минутку, а ты подумай, чего хочется. Когда вернусь, скажешь.

Он убежал куда-то в дальний угол, когда ж вернулся, был уже без фартука, при полном параде. Брюки казались только что выглаженными, хоть отправляйся в центр на прогулку.

И вот она снова на пороге "кладовки", чулана, в котором хранились всякие бутыли, бочонки. Сколько бы раз она ни была в этом полутемном углу, ее неизменно охватывали одни и те же чувства.

— Я уже придумала, Илие! — на ухо, чтоб не рассмешить рабочих, сказала Лилиана. — Горбушку черного хлеба! Только с подгорелой корочкой, хорошо? — И спряталась у него за спиной.

— Со стаканом сладкого чая, — добавил он, слегка подталкивая ее своей теплой рукой: пускай проходит первой. В "кладовке" было прохладно, вдоль стен тянулись полки, в углу стояла лежанка, покрытая яркой дорожкой. Здесь он отдыхал, когда жара в пекарне становилась невыносимой. — Договорились: и стакан сладкого чая? — Он всегда старался поступать так, как хотелось ей.

— Хорошо, и сладкого чая. Но скажи, пожалуйста, Илие, — проговорила она, переступая порог, — скажи: почему это ты перестал бывать у меня? Ни под окном не показываешься, ни у калитки, даже по улице не проходишь…

— Это не совсем так… — возразил он, стараясь отрегулировать пламя примуса. — И вчера приходил, только был прикручен фитиль на лампе…

— Что ты выдумал? — удивилась она. — Я была дома… Почему ты не зашел, Илие?

— Как можно заходить? — Он все еще возился с примусом, накачивал его, пока наконец пламя не вспыхнуло. — Я так не могу…

— Но почему, Илие? — взволнованно воскликнула она. — Это из-за тебя я прикрутила фитиль, чувствовала, что ты во дворе, и хотела увидеть! И не только вчера — каждый вечер. Уверена, что ты там ходишь… думала о тебе. О нашей дружбе…

Она внезапно остановилась, развивать эту мысль дальше — значило отвергать как раз то, что было для нее самым дорогим. Поразившись обидному повороту, который непременно должен доставить ему горькие переживания, Лилиана приняла твердое решение.

— Знаешь что, — она подошла к нему, принялась помогать готовить ужин, — давай пойдем сейчас ко мне! Только, пожалуйста, не отказывайся. Видишь ли, Илие… Я не хочу, чтоб ты и дальше ходил за мной, будто я жеманная барышня.

Ей пришлось сделать большое усилие над собой, чтоб голос у нее оставался спокойным, чтоб он принял всерьез слова, которые она собиралась сказать.

— Я хочу сегодня быть твоей. И завтра… всегда. — Она крепко обняла его, целуя волосы на голове. — Не отпирайся, Кику, — добавила, будто испугавшись того, что должно последовать. — Ни на что не обращай внимания… ни на что! Пойдем со мной.

Он между тем незаметно высвободился из ее объятий, мягко взял ее руку и несколько раз поцеловал, затем взял другую руку, соединил их в своих ладонях и снова стал целовать с той же подчеркнуто мягкой, какой-то врожденной деликатностью.

— Успокойся, Бабочка, все будет хорошо, — ласково обняв ее за плечи, он легонько сжал их, словно отгонял тревогу, охватившую девушку. — Должно быть хорошо, иначе не может быть. Теперь давай уничтожать этот пролетарский хлеб, выпьем по чашке чая — посмотри только, какой ароматный! Настоящий, экстра! Ужин на столе — кому-кому, а пекарям негоже пропадать с голоду!

Он все еще ласково целовал ей руки, то одну, то другую, — чтобы помочь прийти в себя.

— Значит, тебе тоже известно, Илие, что меня от всего отстранили?.. — еле слышно проговорила она. — И не знаешь, бедный, как сообщить мне об этом, чтоб не порвать старой дружбы?

Она замолчала, словно что-то помешало ей договорить, тихонько высвободила из ладоней Илие руки и, сложив их вместе, спрятала в рукава плаща. Потом втянула голову в плечи и сжалась, будто почувствовала внезапный озноб.

— Я удивилась: разве может не знать об этом человек, которому поручали поддерживать со мной связь?

Едва она убрала руки из ладоней Кику, тот принялся быстро собирать на стол: налил чаю, нарезал несколько толстых ломтей хлеба, густо посолив их крупной сероватой солью.

— Пей чай, Бабочка, я буду после тебя. У нас всего одна чашка в хозяйстве.

Лилиана взяла из его рук чашку и, ухватив губами несколько зерен соли, начала пить чай маленькими глотками.

— А хлеб, Бабочка? Посмотри, с подгорелой корочкой, как раз такой ты и любишь, — стал упрашивать он, стараясь не смотреть на девушку — чтоб не заметила тревожного огонька в его глазах. Он то легонько отводил прядь волос, упавшую ей на лоб, то подкладывал поближе хлеб, даже готов был поддерживать снизу чашку, из которой она пила…

— Значит, тебя просто поставили следить за мной, — произнесла она голосом, в котором была готовность смириться с этой горькой мыслью. — Держать под наблюдением, смотреть, кто приходит… В особенности… Дэнуц. По-прежнему ли встречаюсь с ним.