Луна как жерло пушки. Роман и повести

Ее снова охватило прежнее, безмерно тягостное чувство одиночества. Подумалось о том, как холодно сейчас на улице. Пугали даже несколько ступенек, которые вновь выведут в холодный, пустынный мир, где никогда ничто для нее уже не изменится… Она еще раз, с последней надеждой, посмотрела на пекаря.

— Илие, — проговорила растерянно и все же старалась не показать, как тяжело у нее на душе, — не дай мне уйти одной, пойдем вместе! Не оставляй меня одну, ты всегда был верным другом, только тебе я могу полностью довериться… Делай со мной что хочешь, что только хочешь… Пойдем, Илие! Я не могу без вас. Что еще останется у меня в жизни? Можешь ты это понять? Я не смогу одна. Пойдем! Или, если хочешь, я останусь здесь, хорошо? — стала просить она. — Объяснишь своим пекарям — они поверят тебе, сами такие же рабочие, как и ты, люди едят хлеб, выпеченный твоими руками. Их руками тоже. Хочешь, чтоб я осталась у тебя? Научишь какому-нибудь делу. Можете ставить на любую работу, я буду трудиться, пока не привыкну к такой жизни…

У нее задрожал голос. Дрожали и губы — но Кику прятал от нее глаза, как будто боялся встретиться с нею взглядом.

— Тогда Волох будет иметь полное право прервать со мной связь, — негромко сказал он и отвернулся поставить чашку на полку, прибитую к стене. — Он запретил мне переступать твой порог, потому что, дескать, забрасываю в наши ряды агентуру… На моих плечах, плечах… люмпен-пролетариата, — он говорил по слогам, чтоб не ошибиться, — к нам взбирается эта лицеистка и…

— И "тип из полиции", Дэнуц! — потрясенно, одними губами договорила Лилиана.

Она отвернулась, собираясь выйти из кладовки, но, чувствуя, что Кику надевает на голову шапку, намереваясь идти следом, резко остановилась — точно сумела взять себя в руки и теперь уже больше не поддастся отчаянию. Остановив его легким прикосновением руки к груди, дала понять, что еще не все сказала. Однако он успел опередить ее.

— Чего мне стоило добиться, чтобы доверяли! — забормотал он, точно на исповеди. — Это только ты знаешь меня с хорошей стороны, он же, Волох, узнал еще тогда, когда я не вышел из плохих. Плохих, не шучу! До сих пор боюсь, чтоб ничего не осталось от тех времен, потому что тогда мне не полагалось бы даже близко подходить к тебе. Только откуда тебе это понять!.. Зато я… У меня горит душа. Сидеть сложа руки и смотреть, как разгуливают по улицам фашисты, как издеваются над людьми, убивают! Скольких бы я удавил этими вот руками? За Вука, Триколича, за Вороха Дейча. Но нет, ответственный велит месить тесто, печь хлеб — добросовестно кормить солдат гарнизона… Хотя мне, хотя мне на моем месте давно уже пора решить, нужно или нет так беспрекословно ему подчиняться.

— Не провожай, не стоит. И больше никогда не приходи ко мне. Пока окончательно не убедишься — слышишь, окончательно! — в своей и нашей честности. Быть может, в скором времени… Очень скоро, Илие… Но еще раньше это сможет сделать… знаешь кто? — Она высунула голову за дверь, проверяя, нет ли кого-либо поблизости, затем наклонилась и зашептала на ухо: — Мне посоветовали обратиться к… Тома Улму. Он, Илие, — ее лицо на миг прояснилось, стало мягче, — только он, со своей честностью, может поручиться за нас. Да, да, за тебя тоже! Я сама попрошу, чтоб он поручился за тебя, иначе ты, бедненький…

И снова наклонилась — на свой манер, опираясь на одну ногу, — поцеловать его на прощание. Стала целовать — глаза, щеки, лоб, отыскивая местечко, к которому еще не прикасалась губами, чтоб еще и еще раз поцеловать…

— Илиуцэ, мальчик мой, — она впервые так назвала его, — мы оба с тобой — коммунисты! Оба, не сомневайся! Я тоже никогда не должна в этом сомневаться. Такие, какие мы есть, мы — коммунисты! Ха-ха-ха! Как это правильно — такие, какие есть! — На прощанье она наконец дала себе волю и теперь звонко смеялась. — Ты не замечал раньше, еще когда выходил со мной на связь: стоило тебе увидеть меня, и сразу же… Теперь тоже со мной. Видишь, мокрые глаза? С чего бы, а, Илиуцэ? Но и это к лучшему! Вот увидишь — к лучшему!

Она легко поднялась по ступенькам и, не оглядываясь, пропала в ночной мгле.

Пропала, будто никогда ее тут и не было.