Луна, луна, скройся! (СИ)

Два дня уговаривал её князь-волшебник, показывал свои сокровища и предлагал в дар драгоценные украшения и волшебные забавицы, пел ей нежные песни и отпускал изысканнейшие комплименты, но ничего не помогало. Первый день княжна сердилась, а второй так загрустила, что, казалось, она вот-вот сляжет в гроб. В отчаяньи хозяин дворца пообещал исполнить любую её просьбу — кроме воссоединения с семьёй, конечно. И тогда девушка попросила вывести её на свежий воздух. Волшебник согласился, и ровно в полночь они вышли на лесную поляну. Княжна сразу стала весела и очень хороша, она танцевала, напевала, плела из цветов венки и болтала всякую милую чушь. На самом деле, красавица была уверена, что братья её ищут, и тянула время до рассвета, когда на её золотые волосы упадёт солнечный луч и они засверкают так ярко, что их будет видно издалека. Но волшебник тоже об этом думал и потому, едва краешек неба над лесом посветлел, увёл пленницу под землю, как она его ни уговаривала повременить ещё минуточку. На вторую ночь повторилось то же самое, а на третью, за мгновенье до того, как краешек неба стал светлеть, княжна придумала хитрость и сказала хозяину леса:

— Любезный князь, вот что я вам скажу, вы пели мне самые нежные песни и показывали самые удивительные диковины, но мужей выбирают по другому признаку. Поэтому давайте поступим так: вы меня сейчас поцелуете, и если ваш поцелуй будет мне сладок, я соглашусь стать вашей женой.

Конечно же, эта идея пришлась волшебнику по душе! Едва княжна высказала её, как он стал её целовать, и так увлёкся, что не заметил, как краешек солнца показался над лесом. Первый лучик упал на золотые волосы красавицы княжны. Их сверкание тотчас заметили братья, вскочили на коней и через несколько минут оказались на лесной поляне. Старший схватил сестру, усадил перед собой, и вскоре все трое вернулись в дом старушки кормилицы, а оттуда уехали в княжеский дворец, как ни в чём не бывало.

Потеряв прекрасную пленницу, владыка леса затосковал. А горе у волшебников совсем не такое же, как у нас. Вместо того, чтобы плакать и жаловаться, князь сел на пенёк у маленького лесного озерца и больше не вставал и не шевелился. Только его длинные чёрные волосы стали расти и расползаться в разные стороны, словно диковинное растение. Они росли и росли, а княжна тем временем стала скучать. Всё ей вдруг стало скучно и неинтересно: и танцы были скучны, и песни менестрелей скучны, и еда скучна, а уж снова носить тесные туфли было совсем невыносимо. Ни с того ни с сего они стали жать бедной девушке, словно колодки, хотя её маленькие ножки не увеличились ни на четверть дюйма. Почти что месяц она сидела и смотрела в окно, а когда взошла полная луна, надела самое красивое из своих охотничьих платий, увязала в узелок самые милые сердцу безделушки, вывела потихоньку из конюшни свою арабскую кобылку и поскакала в тёмный лес. Только наутро принесла её кобылка в соседнее княжество. Спешившись, княжна увидала, что на земле лежат длинные чёрные волосы. Она удивилась и пошла, перебирая руками одну из прядей. Долго ли, коротко ли, а вышла она к лесному озерцу и видит, сидит на пеньке человек не человек, зверь не зверь, а кто-то, из кого эти волосы растут во все стороны. Княжна была такой же воспитанной, как её отец, потому она вежливо поздоровалась. Представьте теперь себе удивление обоих, когда они увидели лица друг друга!

А свадьбу они сыграли в тот же день, как только владыка тёмного леса привёл себя в порядок.»

Я сижу, наслаждаясь таким редким у матери мирным домашним настроем. Речь её мягко журчит, завораживая, и сказка кажется от этого самой интересной, самой лучшей на свете. Мягкий свет ночника придаёт чеканным чертам её лица особую нежность, коротко стриженные, как у эгалитаристок из телепередач, волосы больше не делают его суровым. В руках у матери старая, чуть ли не начала века, книжка со сказками, с привычным мне польским набором букв вместо галицийского, к которому я никак не могу приноровиться. Вроде бы алфавит примерно такой же, а только некоторых таких удобных литериц не хватает, и складываются буквы как-то по-другому. Мама говорит, что на немецкий манер. На немецком я ещё не умею читать, мать обучала меня только по-польски: сказала, что начинать надо на родном языке. А я, если честно, не знаю, насколько мне польский родной, ведь до недавних пор гораздо больше я разговаривала именно на немецком. И в садике, и с товарищами по играм, и в кондитерской, и вообще везде. И здесь, в Пшемысле, со мной всегда заговаривают сначала на немецком и только потом переходят на галицийский: звонкий, напевный и такой похожий на польский, что недоумеваешь, зачем так странно произносят с детства знакомые слова и почему некоторые из слов непонятны совершенно.